Флинт примерился, как он сможет пройти между двух фрегатов. В пороховом дыму двухстороннего обстрела – уйти от ядер. Если повезет, потопить флагман… Но, определяя дальнейшую судьбу, к «Возмездию» направилась лодка. На ее борту стоял лейтенант, размахивающий белым флагом.

– От императора Диего вашему благородию. – Лейтенант передал письмо.

Отдал честь. Смутился, спрятал лапы в карманы. Смутился еще больше. Не сомневаясь, что быть ему завтра разжалованным в мичмана, скрылся в лодке.

* * *

Луна замерла над «Возмездием», прожектором осветив театр действий. Флинт разжег огонь. Ветер, будто пытаясь скрыть следы преступления – скорей, скорей! – протащил пламя по палубе. Подбросил вверх…

Корабль пылал.

И пусть! Все равно! Спасти Дами. Уехать. Увезти. В самый далекий угол, к Последним островам, к Концу Света.

Корабль пылал.

Так полыхает ненависть в его сердце. Но можно ее погасить. Мало ли в жизни забот, кроме мести и революций?! Правда, сейчас не вспомнить, что это за заботы. Вся его жизнь – битва за справедливость. А нужна ли ему справедливость – одному, без Дами?

В ночной тишине раздался оглушительный треск. Так рушатся мачты. Так рушится жизнь.

К утру от «Возмездия» осталось лишь несколько обугленных досок.

К берегу подошла лодка под белым флагом. Лейтенант стоял в ней, сжимая белоснежный сверток. Не было даже тумана, чтобы на минуту продлить для Флинта время надежды. И уже что-то треснуло в нем, заныло, словно кто-то двинул кулаком под ребра, но глаза, отказываясь верить, продолжали искать в лодке Дами.

Второе письмо императора было таким же коротким, как первое.

Даже отсюда Флинт слышал бой барабанов в Пуэрто-Мяу. Выстрелы. Неужели поздно? Поздно!

– Он казнил ее! Казнил как преступницу!

Не осталось ничего – ни Дами, ни корабля, ни даже надежды на возмездие… Ничего, кроме этого свертка с младенцем.

Проклиная свой рост, Флинт крепче прижал сверток к груди. Пронесшийся вдруг тайфун не смог бы вырвать у него малышку.

– Я присягаю тебе на верность, моя маленькая девочка, – шептал Флинт снова и снова. – Никогда, ты слышишь, никогда Диего не посмеет обидеть тебя. Я сумею тебя защитить. Ты не узнаешь, кто ты такая. Но и я не потеряю тебя.

По утрам «Летучий голландец» не так страшен, как ночью. Даже скелеты выглядят утром лениво-сонными. Тучи разошлись, и лучи восходящего солнца по одной поджигали вершины окружающих бухту гор. Громила спустился на палубу. Кажется, рассказ капитана окончен.

– Я сидел в Тортаге с младенцем и не находил себе места, – завершил повествование капитан. – По ночам мне снились дальние страны. Волны залива шептали слова, как шепчет любимая женщина. Даже облака выстраивались в форме корабля… Каждый раз, поднимая голову, я видел уходящий корабль…

– Гадание по облакам? – удивился Громила. – Что-то влоде кофейной гущи?

– Сравнил! Облака не умеют обманывать. Они указывают путь. Дарят надежду. А как мне нужна была надежда! Что не вечно мне тосковать последним горемыкой на свете. Что где-то оно существует, мое неуловимое счастье. Казалось, стоит сесть на корабль, уплыть к дальним берегам – и я найду его.

– Нашли?! – прошептал Громила, почти предвкушая, что капитан попросит вытащить из трюма сундук, вытянет спрятанный на шее ключ и приоткроет скрипящую крышку, чтобы показать ему кусочек счастья.

Но его ждало разочарование:

– Счастье – химера, мой друг. Теперь-то я это знаю. Я даже почти смирился с его отсутствием и уже не хочу никакого счастья. Но вот парадокс, – Флинт Котес неожиданно рассмеялся, – когда я спрашиваю себя, чего я хочу для Джен, я отвечаю – счастья! Только его! Ну не глупо ли, в самом деле?

– Плосто вы – холоший отец, – предположил Громила.

– Я? – удивился Корноухий. – Укуси меня акула, да какой я отец?! Разве я могу быть хорошим примером? Чтобы моя дочь годами болталась в морях? Разве могу научить ее, как надо жить? Как жить, я и сам не знаю… И как, как мне уберечь ее от ошибок, за которыми – боль и разочарование? Ведь только эти ошибки, и боль, и печаль делают из нас тех, кто мы есть.

– У меня нет отца, – сказал Громила. – Совсем. Как жить, я и сам лазоблался. Но все влемя жду, что он вдлуг велнется…

– Ох, дружище, а я и не знал… И у тебя, брат, своя история…

– Вы плинесли Джен плисягу! – перебил капитана пират. – Обещали ее белечь! Может, этим и стоит заняться?!

– Еще пара лет на этой посудине, – Корноухий обвел лапой «Летучий голландец» и молчаливых скелетов, – и я открою лицей для юных философов. Прямо на корабле! Начинаю верить в его уникальные свойства: лечебные для ума… Ну и раз ты теперь такой умный, может, знаешь, куда нам отправиться? Что-то не могу найти свой особый отцовский компас…

– Плимените магию, – пожал плечами Громила, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Влоде гадания по облакам. Смотлите! Вон то, вон там – точь-в-точь наш «Летучий голландец»!..

И правда, между небом и морем – сплошные подушки облаков. Окажись на месте Корноухого другой наблюдатель, он разглядел бы в них горы. Пирамиды и замки. Или даже небесный зверинец. Но, как и Громила, капитан Корноухий видел белые корабли. Они плыли к крохотному белоснежному острову на краю кучевого архипелага.

– Гавгадос… – просипел Флинт, озаренный догадкой. Совладав с голосом, отдал приказ: – Громила! Раздери меня Крякен: курс на Гавгадос!