Иногда были пометки «цветной», «широкоэкранный», «детск.» (детский сеанс начинался часа в три и стоил 5 коп.), «взросл.» и «до 16». Сокращения не всегда отличались единообразием, каллиграфия и вообще стилистика тоже варьировались – иногда афиша была грязноватая (или просто неровно отрезанный кусок обёрточной бумаги) и выписано было буквально пальцем: дядь Витя, как истинный художник, неотделимо от своей профессии размерял бытие стаканами и бутылками.

Впрочем, это у него, в отличие от прочих колхозных трудяг и забулдыг, смотрелось вполне по-интеллигентски, если не сказать естественно и органично. К полудню он являлся на почту (тоже, вы помните, два шага), чуть не ежедневно приезжала машина, он забирал две тяжёлые железные банки – с такими ручечками сверху, и, как два ведра, с прибаутками встречным, тащил их к себе в будку. Весь путь – и тридцати метров не будет. В каждой такой банке – по несколько плоских металлических банок, каждая со свитком плёнки. Каждый рулон – одна часть. Иногда банок было больше, иногда ещё попадались большие плоские банки без ручек (верно, старого образца), с чуть более широкими бобинами.

Громыхая замком и обитой железом – словно за ней не луч кино работает, а луч рентгена! – дверью (от нашего дома хорошо слышно и как раз видно), взобравшись на высокий, в одну, но уже бронировано железную, приступку, порог, он открывал свою будочку (как бы пристройка с торца, кажется, без хоть каких-то окошек вообще), заходил и… Обычно запирался изнутри.

Внутри происходило следующее. Нужно было написать две афиши (вторая вешалась на магазин), а то и сразу три – на нас, сорванцов, он не зря ругался: обычно, не успевал Портфель (иль даже Портфель – всё вариации прозвища) доковылять до магазина, как первая афиша уже срывалась. Были попытки даже, когда вызывались с утра заряжён (н) ому – произносится именно так! – дядь Вите помочь донести банки, стырить и плёнку. До криминала всё же не дошло, но сверхкраткие фрагменты фильмов, я помню, у пацанья циркулировали, и я особенно вожделел их заполучить (впрочем, разжиться ими можно было и почти легально, поскольку подобные ценнейшие обрезки и так в изобилии валялись в будке по углам и щелям деревянного помоста для кинопроекторов, но для подростковой фетишизации в большинстве своём не годились: в слайд не вставить, в диапроектор не заправить, фотоувеличителем не напечатать, на солнце-то не полюбоваться-похвалиться – широкоэкранное изображение вытянуто наискось).

Далее нужно было перемотать всю плёнку в бобинах – на специальном станке вручную. Для этого, сами понимаете, требовались помощники… Иногда помогали мы, ребятня, иногда заходили покурить шалопаи постарше, но чаще посещали местные элитарные «весёлые ребята» – Кондрай и Ряшка. Если дверь уже была закрыта, они стучали по железу. Если открыта (летом), «значит, Палыч трезвый». Но если уж вошли и закрыта, то вечером (а тем более, если не дай бог неурочный этот детский сеанс!) нередко происходило за следующим следующее. «Палч, начинай!» – как кинохлопушка, выкрик из зала Наташи-завклуба, вечно не расстающейся с семечками (пахучие, ещё тёплые – два больших кармана, и пакетик для шелухи с собой – рабочий комплект!). И тут – заминка, или – что чаще – смех и свист в зале и её же выкрик: «Палч, кверхногами!» Есть ещё обрыв плёнки, которую Палыч, в присутствии своих ассистентов, должен поспешно и правильно склеить ацетоном.

В будке два кинопроекционных аппарата – таких тяжёло-железячных тоже. Работают исправно при любой температуре и запылённости. Техника советская – это вам не айпад какой. Только изучая в университете идиотский курс «ТСО», я понял, каких трудов и сноровки стоит правильно заправить все 22 вилюшки и уловки кинопроектора! Воистину надо отдать должное киномеханику широкого профиля – лишь он один это мог сделать!

«Кина не будет – киномеханик пьяный!» – не шутка. Дядь Витя был тогда темпераментный, и иной раз идущие своею чередой за перегородкой встречи и, так сказать, аудиоспектакли конкурировали с экранным действом (команда Наташи: «Палч, потише!», а то и попытка прорваться к нему в «бункер»). Задержать сеанс, отменить или прервать (а тем паче пропустить фильм из-за отсутствия афиши) – плёвое дело, семечки. За 20 копеек не обидно, да и фильмы иногда повторяются (есть некий их оборот – по району и области, а может, и по стране), плюс особенно кассовые киноленты (целый мешок монет у завклуба и весь пол в шубе от подсолнечной шелухи!) по заявкам зрителей иногда через неделю-другую показывались ещё раз.

В шаге от будки – дорога-мост. Опасались всё, как бы Палыча поддатого машиной не сбило, но ему, пьяному, хоть бы что, а задавили вскоре его мать – хлебовоз стал назад сдавать, от порога магазина с только что наклеенной афишей, и он, вернувшись на крики, горько причитал: «Мамака, мамака!». Тогда я впервые увидел подсохшую, словно акварельная краска или гуашь, человеческую кровь, и долго потом боялся даже наступить на это место на асфальте. Палыч, кажется, и тем более не имел сил каждый день ходить по этому злосчастному месту (как раз на его маршруте – бывало, не успел налепить афишу, тут уж компаньон какой-нибудь прилепился «красноты тяпнуть» – всего-то и забот!), запил по-настоящему, а тут и времена непонятные подступили, и он, извечный холостяк, совсем одичал… Здоровья ему, жив и ныне – домик его на самом краю деревни – неизвестный и никому не нужный ветеран культуры…

На индийские песни-танцы-слёзы народищу набивалось буквально битком – порой со всех окрестных деревень, ко второй серии подъезжали на тракторах и чуть не на комбайнах работяги с колхозной страды (!), и вообще все люди солидные из домов и закоулков собирались, не только расхитители яблок и огурцов. Иногда был антракт небольшой между сериями – вот уж тусня, покруче, чем на экране!..

Куда всё это ушло? – как будто луч проектора погас, промелькнуло «конец», выдохнуло «всё», и кранты.

На этом же пороге, на переднем и парадном клубном, была на днях из нынешнего времени сценка, тоже «индийская».

Влетает мама и что-то непонятное, запыхавшись, сообщает:

– Лимонхва сидит на пороге у клуба – да как сидит-то! Согнулась как-то – голова прям на пороге рядом лежит!

– Как лежит? – не понимаю, – она живая вообще?

– Живая, я подходила. Но пьяная вусмерть. Надо же так изогнуться! И одета в невозможное какое-то платье – как из парусины красной!

И разъясняет мне и даже пытается показывать.

– То есть, ты хочешь сказать, что спина в виде подковы изогнута, а голова на этой же ступеньке?

– На этой!

– Так и йог не изогнётся индийский.

– Иди да посмотри! Серёжка хоть бы приехал, может, отвезти её домой.

Поколебавшись, я всё же побежал. Но Лимонхвы уже не было! Я посидел на «родном» грязном пороге, пытаясь изогнуться «буквой зю», но не выходило. Наверное, голова всё же на второй ступеньке покоилась…

Примерно через час, когда подъехал к дому братец на машине, случилось явление Лимонхвы у клуба. Как бы на фоне клуба – на фоне ярко освещённой его стены она летела по дороге – в этих невообразимых красных одеяниях, непривычно ярких, длинных, развеваемых ветром, как полотнища алых флагов! И чуть не полуголая, словно бы сари какое-то напялила… Доли секунды – визуальное потрясение, будто в кино или клип вдруг провалилось сознание: ветрина такой – и она чуть не летит буквально!.. А сама при этом ещё что-то выкрикивает причитающе.