с трудом вспоминает, что в этом путешествии в детство его сопровождаю я.

Биография моего папы, выросшего в деревне и гордящегося этим фактом по сей день, – удивительная история.

Наверное, она о том, как воспитание человека не зависит ни от школы, ни от текущего политического строя, ни от географии проживания, ни от семейного достатка, ни от количества прочитанных родителями книг Спока.

Она о том, что детей надо воспитывать личным примером. О том, какие удивительные дети вырастают в семье, где царят любовь, добро, уважение друг к другу и, самое главное, уважение к труду и науке.

О том, что ребенку не поможет никакая престижная школа, если в семье вместо книг на полках стоит хрустальный сервиз.

О том, что можно озолотить всех репетиторов в округе, а можно купить годовую подписку на «Науку и жизнь» и читать ее всей семьей.

Еще она немного о том, как тяжело мальчику, выросшему в тихих лучах бесконечной любви невозможно ласковой татарской женщины, получить в восемнадцать лет телеграмму о смерти матери.

Откуда: Россия, Глубокая Деревня.

Куда: Германия, Армейская часть #N.

Та моя татарская бабушка умерла от удара молнии в сердце. Точнее в нагрудный кармашек, куда она положила сдачу, забежав после сенокоса в деревенский магазинчик.

Всю жизнь мне кажется, что мой папа до сих пор в этом долгом пути из армейской части домой – к матери. В пути, который в своих фантазиях он до сих пор отказывается завершить, потому что мать в реальности он так и не увидел. Вместо этого во дворе деревенского дома его ждало ведро с водой, которой омыли ее ласковые руки, прежде чем навеки сложить их на груди.

Всю жизнь мне кажется, что мой папа делает этот огромный крюк по дороге домой – крюк через Ленинград, в который он приехал поступать в университет. В котором женился в поиске новых любящих рук и остался жить. Крюк, навеки подвесивший его в воздухе.

Став взрослой женщиной и родив двух сыновей, я впервые увидела в отце осиротевшего мальчишку, в немом горе склонившего макушку над этим ведром, до краев наполненным скорбью. Макушку, на которую в Ленинграде так и не легли ласковые руки. Отрекшаяся в молодости от всего мужского моя прабабушка щедро передала этот гендерный холод к противоположному полу через поколения. Своих маленьких женщин при этом любя горячо и беззаветно.

И перед моим новым материнским взглядом постоянно маячит эта одинокая макушка. Как часто мне хочется отмотать время назад и, проскрипев половицами коридора старой коммуналки, ворваться в нашу комнатку. Ворваться и прокричать глашатаем нашего домашнего бабьего царства: хватит воевать, просто погладьте моего папу по голове, пожалуйста!

В Ленинград мой папа приехал учиться на архитектора. А выучившись, решил доказать своей новой, до конца не принявшей его семье и, наверное, в первую очередь себе, на что способен татарский мальчик из глубокой деревни, до начального класса школы не разговаривавший по-русски. Разорвать все мыслимые и немыслимые национальные и религиозные шаблоны, начав проект по восстановлению православного храма в центре города.

О, как я люблю эту особую касту истинных нигилистов – с лукавой улыбкой они будут небрежно убеждать вас, что они атеисты, а по ночам фанатично распечатывать на стареньком принтере сертификаты на владение именными кирпичами в закладке стен храма.

Золотые купола церкви уже много лет встречают меня издалека на подъезде к моему родному городу.

Каждый раз, когда я стою на пороге храма, восстановленного моим отцом, я чувствую бессмысленный холод сложенного на его ступенях оружия – здесь наконец подписан пакт о перемирии доблестными бойцами обоих, таких уже родных мне фронтов.

Каждый раз, когда я стою на пороге храма, восстановленного моим отцом, я поднимаю голову к небу и задаю немой вопрос: «Бабушка, ты слышала, как мой отец стучался в твое сердце? Кындык-кындык…»

Яна Москаленко

Автоблокиратор

«Мы обладаем некоторыми априорными знаниями, и даже обыденный рассудок не обходится без них».[1]

– Вот же мудак.

Мы лежали на кровати валетом. Пяточки к макушке. Алена чесала шерстяным носком мою руку, а я складывала ей на коленки – листочек за листочком – «Критику чистого разума». Решила прочитать заранее (на пару лет заранее), замучила Аленин принтер. Принтер пыхтел-пыхтел и сдох где-то на трансцендентальной диалектике.

– Что там?

Одно из двух – автокад завис или Антон накосячил. И то, и то случалось регулярно.

– Нет, а почему он тусуется, а мы дома сидим?

Все-таки Антон. Была суббота, и Аленин парень уехал на день рождения. Мы остались дома, выходные тянулись вяло, занудно, а уже в понедельник утром в школу. Меня передернуло. Автобус от Кузьминок снова увезет меня на целую неделю за МКАД, ближе к лесу – и начнется жизнь по расписанию, «живей сдаем телефоны» и «никакой болтовни на самоподготовке». Оставалось катастрофически мало времени, чтобы успеть немного погулять на свободе. От Канта, если честно, тоже укачивало, поэтому, когда Алена предложила пройтись, я согласилась.

TW: сексуализированное насилие

Мы напялили юбки, подвели глаза, и я достала мамины каблуки. «Маноло Бланик» были на размер больше и сваливались с пятки, но я решила, что и так нормально.

– Ты же новую аву хотела, так давай.

Я не умела позировать и чувствовала себя глупо, но новая страница ВК – как новая жизнь, и я терпела. Сентябрь был теплый, мы почти не мерзли в разлетающихся блузках и юбках, хотя уже стемнело. На площадке во дворе копошились редкие жильцы со своими мопсами, шпицами и пекинесами. Жильцы с маленькими детьми уже давно разошлись по домам. Мне одинаково не нравилось фотографировать и фотографироваться. Алена это знала, поэтому командовала.

– Перефоткай.

Потом мы решили, что с «Бриджит Джонс» должны идти шоколадка и мармеладные мишки, и пошли в магазин. Ближайший «Перекресток» находился всего в квартале от нашего дома.

На Бауманской в такое время обычно пусто, только изредка мимо проползали трамваи, треща рогатками. Еще гулко стучали каблуки – тук-тук – по неровному асфальту. Мы смеялись, включили музыку без наушников (не слишком громко) и были страшно довольны своей самостоятельностью.

Они шли навстречу по противоположной стороне улицы. Двое в черных куртках, высокие, сливающиеся с домами, но мы их сразу заметили. Мы поравнялись, а потом Двое прошли мимо, мы выдохнули и переглянулись. Никто ничего не сказал, но я почувствовала облегчение, в голове стало жарко и пусто одновременно. Вдруг Двое резко начали переходить на нашу сторону. Алена побежала первой. Я медлила. Все же нормально, не может такое происходить с нами. Где угодно – в телевизоре или новостной ленте, – но не здесь