Он понял, что его ведут на встречу с отцом, и сразу стало скучно.

В подворотнях кто-то ссал, кто-то то ли пил, то ли целовался, то ли всё сразу – даже удивительно: жилье за многие миллионы, самая мякотка, русский модерн – и ни лампочки во дворах, открытость полнейшему маргинальному разгулу.

Они вышли к какому-то бару, не бару, вывеска скромно светилась, но ничего не сообщала; у входа курили несколько человек, а сразу за дверью лестница круто спускалась, подсвеченная понизу, как на корабле.

– Что это? Штаб восстания? – саркастически осведомился Алекс.

Охранник спускался первым, что могло значить, что это не ловушка хотя бы.

Да он уж понял, что не ловушка (почти уже «увы»), просто отец не рискует светиться на служебных квартирах, под камерами, под жучками, в мире, где все друг друга слушают – как в National Geographic все друг друга жрут.

Однако же место выбрано экзотическое. Снаружи притон, но внутри даже почти прилично – по виду нескольких респектабельных господ, попавшихся навстречу. Внизу ждал и вполне нормальный гардероб, и Алекс чувствовал себя глупо, перекладывая паспорт из куртки в задний карман джинсов.

Они прошли зону возле бара, порядком подзабитую. Столики, невнятная толкотня у темного аппендикса подвала, кажется, туалетов; помещение то и дело сворачивало, уровни то и дело прыгали – ступенька вниз, ступенька вверх.

Все прояснилось, когда Алекс увидел в конце пути сине-подсвеченных, как в аквариуме, актрис травести. Двухметровый красавец с внешностью манекена, испорченной макияжем и париком, ужасным голосом выводил: «Хочешь сладких апельсинов?»

Алекса пробило на ха-ха.

– Это что, гей-клуб?

«Хочешь, я убью соседей, что мешают спа-ать!»

Сама мысль, что видный государственный деятель Николаев, обезумев от конспирации, мог назначить сыну встречу в гей-клубе, казалась гомерически смешной.

Звезда травести подвывала и немного гримасничала, потому что в песне Земфиры настал особо драматический момент – про «отдам все песни»; Алекс хохотал в голос, и на него, кажется, косились; Юрий, возможно, растерялся, но нюансы уже не разглядеть.

– Это что? Какая-то провокация? – весело спрашивал Алекс, напирая на Юрия, потому что иначе тут ничего не услышишь и не донесешь.

Юрий мотал головой.

Звезда травести принимала цветы и раздавала поклоны, степенно и как-то даже монументально, как Зыкина (а может, просто боялась уронить парик или, там, поролоновые вставки). Зазвучало что-то другое, и Алекс уже схватил Юрия за локоть и просто потащил обратно по коридорам – туда, где потише. У барной стойки слишком тесно сидели люди, и это не годилось для разговора. Они остановились в каком-то углу, подсвеченном торшером: здесь были пустые птичьи клетки.

Теперь напуганным казался Юрий.

– Мне реально плевать, что он об этом думает и что он этим хотел сказать! – вещал Алекс, распаляя себя все больше. – Зачем вообще весь этот цирк: притащить меня в Москву, затащить в гей-клуб… Это ведь его идея? Ну да, я гей, и что? Я не намерен это скрывать и не скрываю ни от друзей, ни от знакомых, и что? Мне нечего стыдиться. Я понимаю, что вам тут трудно это понять, принять, но вообще-то это нормально. И я не знаю, вот этот план меня сюда вытащить – это что? Попытка шантажа или что?

– Нет, нет. Конечно, нет. Алексей Михайлович, – повторял Юрий как заведенный, но сверх этого ничего внятно объяснить не мог. Кажется, его заклинило.

– Что «Алексей Михайлович»? У меня здесь все-таки какая-то встреча?

– Нет, нет…

– Что – «нет»?

– Так, мне вся эта хрень надоела, я лично собираюсь чего-нибудь выпить, раз уж я вырвался из Мордора. Будешь джин?

– Я за рулем.

– Утю-тю, какие мы все серьезные. Эй!.. У вас есть Hendrick’s?.. Хотя бы Beefeater?.. Как вы тут живете-то все… А что есть?

Алекс в итоге сам пошел к бару выяснять, какой есть джин, но еще он хотел дать Юрию время как-то очухаться. У стойки пришлось ждать, пока обслужат парочку студентов – парня и девушку, – возбужденных самим фактом своего тут присутствия. Он в татуировках, восходящих на горло; она полуобрита, что-то распадается на голове сложной пальмой. Они счастливы. Всем здесь насрать на какую-то там революцию, понял Алекс вдруг. Или они об этом даже не знают.

К Юрию и клеткам Алекс возвращался задумчивый, да еще и с виски, потому что тем неизвестным науке маркам джина, которые могли ему предложить, он как-то не стал доверять.

– Я думал, вам это нужно.

– А?

– Извините, пожалуйста. Я думал, вы хотите развлечься…

Это была такая дичь, и Юрий был так жалок, что Алекс – после минутного ступора – начал хохотать.

– Ты сам-то тут бывал?

Юрий то ли смутился, то ли возмутился – да как вы могли подумать!.. – но Алекс уже просто не мог остановиться:

– Извини, видимо, меня отпускает… Не, я все понимаю. Учитывая, так сказать, специфику…

Юрий сделал попытку тоже посмеяться, поддержать, но у него это получилось просто страшно. Как у робота, который учится.

– Юра, давай ты просто выпьешь, не выноси мне и себе мозг, ок? Хоть ты. А обратно на такси поедем. Тут ехать-то… Так о чем я говорил?

– О специфике.

– О какой?! Ах да. Не помню, к чему это, ах да, помню. Ты геев-то никогда не видел.

– Видел.

– Где? В своей фээсбэшечке?.. Вот ты и думаешь, что это как папуасы… В смысле, большинство населения тоже так думает, а в первую очередь – твои дружки из казармы… Но разница, может быть, в том, что они это думают в контексте убить: папуасы, экзотика, не норма, уничтожить.

– Почему папуасы?

– …А вот другая часть этого общества, чуть меньшая, считает, что этих людей, таких, как я, не надо убивать. Не надо их сердца превращать в радиоактивный пепел, или что там у вас по Первому каналу хотели сделать… Ну и на том, как говорится, спасибо. Но для них – то есть для вас – это все равно какие-то другие существа, гуманоиды, я не знаю. Где-то в глубине души. А почему папуасы? Да потому что бусы. Господи, какая херь, даже вискарь – и тот какой-то паленый!.. Вот ты думаешь, что мы папуасы и кидаемся на яркие бусы, стекляшки или что там было. Ну, генетический код у нас такой, типа без бус не можем… Ты что, про туземцев не слыхал? Открытие Америки?