— Да, пожалуйста.

Тумин ушел.

Велярская подошла к зеркалу. Попудрилась. Потом кликнула горничную.

— Позвоните портнихе, чтобы прислала платье непременно завтра к 6 часам; никак не позже.

Велярский накинулся на Стрепетова.

— Послушайте, голубчик. Так же нельзя! Нина Георгиевна рвет и мечет.

— Да уверяю вас, я ничего такого не сказал. Чего она рассердилась, не понимаю.

— Как не понимаете? Вы предлагаете ей дать Сандарову взятку натурой. Это же скандал.

— Ничего подобного. Дамские штучки. Просто-напросто попросил пойти со мной к Сандарову, потому что она ему нравится и он будет поэтому покладистей.

— Мне объяснять нечего. Я понимаю отлично. Но она-то это воспринимает иначе. Она — не мы с вами.

Стрепетов развел руками и отвернулся.

Велярский хлопнул его по плечу.

— Ну, не расстраивайтесь, Стрепетов. Все уладится. Просто вы неудачно подошли. Через некоторое время попробуйте еще раз.

Стрепетов дернул головой.

— Ладно. Сделаем. А не выйдет так — есть запасный путь.

— Какой?

— Через его секретаршу, тов. Бауэр. Коммунистка, но тем не менее женщина.

Велярский захохотал.

— С вами, Стрепетов, не пропадешь.

— Главное — сама подошла. Вы Стрепетов? Да. Ждете тов. Сандарова? Да. Я его секретарша. Очень приятно. То да се. Поговорили. Хочу свезти ее в театр.

Вышли на улицу. Стрепетова ждал извозчик.

— Вы домой? Я вас подвезу.

Извозчик тронулся.

— Коммуниста надо брать умеючи. На культуру. В этом, батенька, весь фокус.

И хлопнул Велярского по колену.

Тумин и Велярская ушли со второго действия.

— Может, я ничего не понимаю, но это невыносимо скучно.

— Вы грубый пролетарий.

— Должно быть.

Вышли на улицу.

— Пройдемтесь пешком. Хотите?

— С удовольствием.

Тумин взял Велярскую под руку. Медленно пошли по бульвару.

— Вы замужем?

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Так, просто. Интересуюсь.

— А почему это вас интересует?

— Да меня многое интересует, что вас касается.

— Например?

— Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете?

— Ничего не делаю.

— Решительно ничего?

— То есть делаю: читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками.

— А муж?

— А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе.

— Так что вы как бы не замужем?

Велярская засмеялась.

— Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе.

— Как же?

— Ну, я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать.

Тумин крепче прижал ее руку к своей.

— Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева.

— Уже?…

Они засмеялись и пошли еще медленней.

— Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю. А что я могу делать? Трудиться?

— А почему бы нет?

— Как? В какой области?

— У меня, конечно, может быть один ответ: в коммунистической.

— Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно.

— Очень мило! Если это будет забавно!

— Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать.

Тумин нахмурился.

— Вот, вот. Тут-то оно и начинается.

— Что начинается?

— Черта, через которую не перескочишь.

— Какая черта?

— Женская. Все женщины такие. И самые квалифицированные — особенно.

— Я не понимаю, про что вы говорите.

— Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, незабавный, и понемногу развращается.

Велярская засмеялась.

— Это относится как к членам партии, так и не членам, да?

— Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится.

Велярская заглянула ему в лицо.

— Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем-нибудь виновата.

Тумин отвернулся.

— Вам смешно, а мне грустно. Женщина — ужасная вещь. Особенно для нас, коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины.

Велярская отстранилась и высвободила руку.

— Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении.

Они подошли к подъезду.

Тумин прижал ее ручку к губам.

— Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду.

— Просите прощенья как следует.

Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.

— Ну, простила. Звоните мне.

И скрылась за дверью.

Тумин постоял в задумчивости.

Подъехали двое на извозчике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.

— А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу.

Котелок засмеялся и вошел в подъезд.

Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк.

— Я к вам по поручению ячейки.

— Прошу.

— За последнее время в ячейке много толков вызывает ваше поведение.

— Мое?

— Да, ваше.

— Очень интересно! И что же говорят?

— Говорят, что вы обуржуились.

— В чем же это выражается?

— В вашем отношении к партии, в ваших суждениях.

— Это что я критикую наших партийцев?

— Хотя бы.