Тарк насторожился.

— Сообщницу в чем?

— В одном грязном деле, на которое Сандаров дал уже согласие.

— А именно?

— Выдать деньги под фиктивную сдачу работы.

Тарк развел руками.

— Приехали.

— Сандаров мне ничего об этом не говорил, и, разумеется, я разговора не начну.

— Понятно. Пусть все идет своим чередом. А когда дело будет сделано, заявите в ЧК.

— Как — в ЧК?

— А как же иначе? Вы обязаны это сделать. Нельзя покрывать спекулянтов. А если Сандаров замешан, то что ж поделаешь. Все равно не в этот раз, так в следующий, но влипнет он непременно. И лучше, чтобы он влип теперь, когда за ним еще мало грешков, чем потом, когда грехов накопится слишком много. Я понимаю, вам это тяжело. Но лучше, если нельзя спасти падающего, его толкнуть. По крайней мере он сразу увидит, куда это ведет.

Соня встала.

— Я тоже так думаю. И, кроме того, у меня нет причин щадить Сандарова, а его спекулянтов тем более.

Когда Соня ушла, к Тарку подошел секретарь ячейки.

— Вы знаете резолюцию М. К. на жалобу Сандарова?

— Нет.

— Признать действия бюро ячейки и тов. Тарка вполне правильными.

Велярская сама открыла Тумину и провела к себе в комнату.

— Что это у вас за пакет?

— Это книжки. Вы просили.

Велярская засмеялась.

— Спасибо. Но книжки мы теперь отложим. Садитесь вот сюда.

Она усадила его на кушетку. Села рядом.

Тумин улыбнулся.

— Вы сегодня какая-то быстрая, Нина Георгиевна.

— Как всегда.

— Нет, иначе как-то.

— Вам показалось. Я просто очень рада, что вы пришли.

Обнялись, поцеловались.

— Я принес вам все, что мог достать подходящего. Но боюсь, что вас это не удовлетворит.

— Вы про что?

— Про книжки.

— Ах, про книжки. Я посмотрю; если будет скучно, я не буду читать.

Тумин поморщился.

— Мне хочется, чтобы вы все-таки вчитались. А я бы вам потом рассказал самое главное, чего там нет.

— Самое главное — чтобы вы ко мне хорошо относились.

— Я отношусь к вам замечательно.

— Правда? Вы меня любите немножко?

— Не немножко, а очень.

— Правда?

Велярская кинулась ему на шею и крепко поцеловала в губы. Тумин сидел неподвижно. Велярская встала.

— Ужасно яркий свет. Я его не люблю — режет глаза, и неуютно.

Потушила люстру и зажгла маленькую лампочку на столе.

— Вот так куда лучше. А теперь рассказывайте: как и за что вы меня любите?

Тумин опустил голову.

— Я люблю вас за то, что вы обаятельная женщина. Мне хочется увлечь вас, заставить вас делать то же самое, что делаю я, жить так, как живу я. У меня такое впечатление, будто вы пропадаете даром, что вы двигаетесь впустую. И это обидно. Понимаете?

— Понимаю.

Она вытянулась на кушетке и положила голову ему на колени.

— Иногда мне кажется, что это вполне возможно, что иначе быть не может, что такая женщина, как вы, должна рано или поздно захотеть чего-то другого, что вам не может не надоесть жить так, как вы живете сейчас. Значит, вы будете наша, потому что только в коммунистической работе можно все это найти, нигде больше. А иногда я ясно вижу, что все это ерунда, что это безнадежное дело.

— Почему же безнадежное?

— Не знаю, так кажется.

— Глупенький вы.

Велярская притянула его к себе.

— У вас замечательные глаза, Тумин. И губы.

Он наклонился и поцеловал ее. Она выгнулась к нему всем телом. Потом опрокинулась на подушки, сжимая в поцелуе.

Тумин стал тихонько отодвигаться. Она заметила и не отпускала.

— Почему? Ну почему ты от меня уходишь?

Тумин отвел ее руки. Она пустила и отвернулась.

— Я так не могу.

И опять схватила его. Притянула на себя.

Тумин решительно высвободился, встал и отошел к столу.

— Не надо этого.

И тут же Велярская резко поднялась с кушетки.

— А мне, милый мой, вашей болтовни не надо.

Тумин сдвинул брови.

— Я могу уйти.

— Пожалуйста.

— Я уйду, Нина Георгиевна, но только уж больше не вернусь.

— Сделайте одолжение.

Тумин вышел.

Велярская бросилась на кушетку и заплакала. Потом сорвалась, кинулась к двери, в подъезд, на улицу — но Тумина уже не было.

С этого дня Тумин не возвращался. Велярская исходила весь город, надеясь встретить его на улице, но безрезультатно. Тумин исчез бесследно.

Велярская лежала, уткнувшись лицом в подушки.

Вошел муж.

— Нина, Стрепетов просил разрешение войти и объясниться с тобой.

Велярская молчала.

— Нина! Ты слышишь?

Велярская обернулась.

— Что тебе надо?

— Я говорю, Стрепетов хочет с тобой объясниться.

Она опять уткнулась в подушки.

— Что с тобой, Нина? Нельзя слова сказать. Откуда вдруг такая нервозность?

Велярская заплакала.

— Ну, уж это совсем глупо. Тебе, милая, лечиться надо. Ты положительно больна.

Она обернулась, утирая слезы.

— Ну что тебе надо? Оставь меня, ради бога, в покое. Не приставай ты ко мне.

— Мне надо очень немного: чтобы ты помирилась со Стрепетовым. Это такой пустяк, о котором и говорить не стоит.

— Боже мой, как мне все это надоело.

Велярский выждал минуту.

— Ну что? Позвать его?

Велярская не отвечала.

— Позвать?

— Делай как хочешь. Мне все равно.

Велярский кликнул Стрепетова.

Стрепетов вошел, стал на колени, скрестил руки и опустил голову. Велярский рассмеялся.

— Ну посмотри, Нина. Разве можно такого не простить?

Велярская отвернулась.

— Встаньте, Стрепетов. Не валяйте дурака.