— Тут нет ничего… выдающегося! — прошипела разъяренная я, указывая конкретное направление. — Не верите мне, так опустите собственный взгляд, и уделите внимание изучению собственной анатомии, прежде, чем демонстрировать мне бог весть что, явно далекое от истины!

И негодованию моему не было предела.

Вскочив с кресла, я хотела было раздраженно захлопнуть книгу, но… это было раритетное издание. А потому я бережно подхватила легенды, бережно отнесла их в шкаф со стеклянными дверцами, последние тоже бережно закрыла, развернулась к лорду, и от всей души высказала:

— Катитесь к чертям с вашими намеками, издевками, странными книжками и идиотизмом, приобретенным, видимо, от слишком часто встречающихся на вашем пути веток! Велите принести нож, и давайте завершим как с проливанием моей девственной крови, так и с вашим… последствием частых ударов головой!

Странное дело — мой гнев не возымел вообще никакого должного эффекта. Напротив, лорд Хеймсворд усмехнулся, отбросил поганую лживую книженцию на кресло, медленно подошел ко мне, приблизившись непозволительно близко, взял мою дрожащую от негодования ладонь, поднес к губам, галантно поцеловал, пристально глядя мне в глаза, а затем тихо произнес:

— Ваша существенная проблема в том, моя прекрасная полная праведного негодования и очаровательно наивная пленница, что слова «нож», «кинжал» или «меч» в данном конкретном случае являются метафорой. Метафорой, Арити, а орудие, оно здесь.

И мою ладонь опустили, на… на… на… что-то, что видимо было бы выдающимся, не находись оно в брюках!

— Ну так что? — лорд уже вовсе не скрывал похабно-издевательской ухмылки, — мне доставать… «нож»?

Я стояла в абсолютном ужасе.

Но Кондору и этого было мало.

Наклонившись к моему виску, он прошептал у самого уха:

— И да, вы ведь уже поняли, откуда конкретно берется девственная кровь? Даю подсказку — это не рука, нога, шея, или любой участок на поверхности вашего тела. Девственную кровь проливают, проникнув выдающимся органом в то самое, что вы ошибочно считали предназначенным исключительно для процесса рождения ребенка.

В следующее мгновение я отдернула ладонь, от того, к чему ее столь бесстыдно прижимали. И той же ладонью, от всей души влепила пощечину лорду, и плевать кто тут из нас двоих деревенщина.

— Мерзавец! Пошляк! Бесстыдник! — прошипела, с трудом сдерживаясь от второй пощечины.

— М-да, — несмотря на полученный удар, лорд лишь продолжал усмехаться, откровенно потешаясь надо мной, — страшно представить, какими словами вы покрывали преподавателей, поведавших вам о процессе деторождения, ну и, мне остается лишь искренне надеяться, что вы не исхлестали пощечинами несчастных рожающих женщин, за их неприглядный вид во время процесса родов.

Я молча покинула библиотеку, не отказав себе в удовольствии, грохнуть на последок дверью.

Хотелось вымыть руки. Одну конкретную ладонь! Которую прижимали к брюкам в одном конкретном месте!

И сбежав вниз по лестнице, я довольно быстро нашла прачечную, где, не взирая на присутствие двух прачек, занимающихся глажкой белья, долго мыла руки. Черным мылом, светлым, светло-серым, и даже известью.

— Эээ, деточка, а ты…

Она не договорила, потому что сторожевой собакой вслед за мной в прачечную ворвалась миссис Этвуд. И вот она, постояв и некоторое время понаблюдав за моими страданиями, в результате изрекла:

— Я постелила вам в спальне лорда Хеймсворда, как он и просил. Его спальней будет смежная комната, так что в любой момент, лорд сможет исполнить свой долг и…

И меня чуть не стошнило.

Оно стошнило уже в уборной, один раз, и повторно когда миссис Этвуд уведомила, что лорд ожидает меня к ужину.

Но менее всего я сейчас желала видеть ленд-лорда. Пожалуй, единственным человеком, с которым я сейчас хотела бы поговорить, была мама. Мама! Которая ничего, совершенно ничего мне не рассказала! Она знала, и… ни слова.

« — Мама, а какой должен быть поцелуй, чтобы под сердцем женщины забилось сердечко новой жизни?

— Любой, Арити. Абсолютно любой, поэтому никаких поцелуев, девочка моя».

Какая ложь!

Вспомнив о картинке с «выдающимся», я была вынуждена признать, что это была в какой-то мере спасительная ложь, потому как узнай я правду, она едва ли мне понравилась бы. Но все же!

— Деточка, — одна из прачек осторожно постучала в двери, — деточка, как ты там? Может, помощь нужна?

И я вышла. Зареванная. Несчастная. В намокшем платье.

В прачечной теперь были не только прачки, но и кухарка с горничными, и все смотрели на меня со смесью сочувствия и жалости, но уж точно не понимания.

— Я…- голос дрогнул, — я хотела спросить.

Все выразили подчеркнутое внимание.

— Мммужчиныы, — меня затошнило опять, — они все… с такими… выдающимися?

Женщины переглянулись, горничные хихикнули, но кухарка, женщина почтенного возраста, вздохнула и произнесла:

— Из ученых ты, да?

Я кивнула.

— Ох, маленькая, — кухарка прошла к скамье, тяжело опустилась на нее. Посмотрела на меня, и сказала: — Не все. И не всегда. Тут, понимаешь, дело такое — так уж природой устроено все. Вот ты, когда на Дорга этого беспутного, чтоб ему провалиться, смотрела, что чувствовала?

Непонимающе глядя на нее, ответила:

— В каком смысле?

— Ну, — женщина немного смутилась, — тело то у него красивое, плечи широкие, руки мускулистые, так и хотелось же, чтобы обнял, да к себе прижал, так?

Абсолютно шокированная всем, неуверенно прошептала:

— Не знаю.

Подумав, вспомнила, как Дорг в реке плескался, смывая сажу и копоть с загорелого тела, и… ничего я тогда не чувствовала. А вот когда улыбнулся…

— У него улыбка красивая… была, — выговорила с трудом. — Он как улыбнется, так ноги идти отказываются… отказывались. Уже не откажутся. А тогда… он улыбался, а мне хотелось смотреть и смотреть на него.

Кухарка покивала, и добила наповал:

— Вот и у мужчин так же, деточка. Если девушка им не нравится, то ничего там не выдается, а коли понравилась, там они не смотреть хотят, а обнять, приласкать, и своей сделать. Вот этой вот штукой, что у них и выдающаяся становится. И чем сильнее девушка понравится…

Я молча пошла мыть руки. Снова. И снова. И снова. И…

— А не говорили тебе, потому как столица, разврат, парни там наглые, стыда не знают, — продолжила кухарка, — вот вам, ученым, и не говорят, чтобы домой с приплодом не возвращались, брошенные и опозоренные.

Да, это уже не просто ложь, это ложь с умыслом!

Ложь гигантских размеров!