— Нет, он в больнице.

— Ранен?

— Плеврит у него. Мирная болезнь, — усмехнулся старик, моя руки под краном.

— Вот оно что, — протянул Талызин. — Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит?

— Дело ваше. — Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился рядом с гостем.

— Навещу, пожалуй, — решил Иван, — перед приятелем будет неудобно. Где он лежит?

— Больница далеко. Запишите адрес.

— Я запомню.

Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу.

Оставшись один, старик долго бормотал себе под нос: «Какой это у Кирхенштайна родственник? Что-то не припомню. Надо бы расспросить его подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом».

Иван шел по Дитрихштрассе, и в голове у него звучали последние реплики, которыми он обменялся со стариком.

— Держитесь там, на фронте, — напутствовал его старик, не отпуская дверную ручку.

— Постараемся.

Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал:

— Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно?

Талызин кивнул.

— На берегах Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов рейха.

«Новое оружие, новое оружие, — билось в голове. — О нем уже говорят в открытую! Необходимо как можно скорее доставить в Москву добытую информацию».

На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба.

К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения.

— Он лежит у окна, ваш родственник, — сказала она. — Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает.

Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина.

Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же!

— Я с фронта… Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, — громко сказал Иван, пожимая руку старику. — С трудом нашел вас!..

Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией.

Старик приподнялся на постели и тихо произнес:

— Рад, что нашли меня, пусть и с трудом.

Это был ответный пароль.

Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом.

— Заболел я не вовремя, — сказал старик. — И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде.

— Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, — сказал Талызин. — К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться?

— Найдем, — произнес старик. — У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. — И назвал адрес.

Талызин поднялся.

— Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался…

— Выздоравливайте. До встречи! — сказал Талызин и вышел.

Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву.

С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.

Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:

— Стоять! Ни с места! Проверка документов.

Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:

— Кто-то сюда вошел!

— Тебе показалось…

— Возможно, здесь живет.

— Тогда он нам не нужен.

Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь.

Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти.

Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: «Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это — боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?»

Наконец за дверью спросили:

— Кто там?

— От Кирхенштайна, — негромко ответил Талызин.

Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты.

— Эгон?

— Эгон.

— Я из госпиталя…

— Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, — сказал Эгон.

Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга.

Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью.

Иван осторожничал. Сейчас вся надежда — этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы «Он поможет вам скоротать отпуск», об этом человеке ничего не было сказано.

Наконец Талызин спросил:

— Мы одни?

— Одни. Жена на дежурстве.

Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.

— Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.

— В чем должна выразиться помощь? — Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.

— Мне необходимо срочно выбраться отсюда.

— Из Гамбурга?

— Да.

— А куда?

— В любую нейтральную страну.

— У вас есть документы?

— Никаких.

Эгон присвистнул:

— Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?

Иван улыбнулся:

— Добрался. Вот как выбраться?