Мне хочется остаться в этом мгновении и больше никогда из него не выходить. Пусть не заканчивается! Пожалуйста!

Укус...

Отстраняется.

- Ну как же "нет"? - зло играет бровями. - Ты еще и трахаешься с ним как кошка голодная до отключки!

Меня обваривает кипятком, от нахлынувших воспоминаний. Мурашки поднимаются по шее, затылок немеет от сладкой волны предоргазменного ощущения.

Открыв рот, смотрю растерянно ему в глаза. Губы горят и болят…

Отрицательно кручу головой, сглатывая ком в горле. Он же не посмеет, да, ничего такого?..

Оскалившись, стреляет сигаретой в урну. Уходит.

Обняв себя за плечи, как тупая кукла смотрю на то, как Степу спускают с батута.

Идём с ним за руку. Колени трясутся от произошедшего.

- Мам... А он тебя поцеловал. Я видел. Зачем он поцеловал?

Кошмар! Чадов, ты идиот?!

- Стёпочка... - со мучительным стоном присаживаюсь перед ним. - Ты, пожалуйста, никому-никому-никому никогда это не говори.

- Папе не говорить?

Закрываю глаза.

О чем ты просишь ребенка, Крынская? Врать? Ещё и о таком?!

А что мне делать, если Чадов провокатор?!

- Папе.

- Это наша тайна?

- Тайна.

- А зачем он поцеловал? - не унимается сын.

Зачем я ему отвечала, вот в чем вопрос! Я же отвечала, да?.. Ооо…

- Зачем?

- Ч-ч-ч… всё. Тайна.

Глава 10 - “Соглашайся” (Флешбек от Ю.ю)

Саундтрек: “Здесь лапы у елей дрожат на ветру” - Владимир Высоцкий

Мы едем домой. Стёпа уснул в кресле.

Я прикасаюсь периодически к своим губам пальцами… пытаясь то ли воспроизвести ощущение от поцелуя, то ли стереть его. Чадов всегда делал что хотел. И плевать ему было на все мои “да” и “нет”. И все же с ним всегда было хорошо… словно мои “да” и “нет” были и не нужны.

Роберт, пока мы стоим на светофоре, крутит радио. Натыкается на лирику Высоцкого.

- Оставь, пожалуйста, - прошу его.

- Юленька… ну я тебя умоляю… шансон? - пренебрежительно.

- Какой же это шансон?

Это часть души моей.

- Оставь.

- Ну хорошо…

Я закрываю глаза. И меня уносит словно наяву в наш первый поцелуй с Чадовым.

Флешбэк:

На стоянке, где множество машин участников конференции, жду такси. В темноте рядом фонарем. Роберт вызвал для меня на девять. Злюсь на него , что он вынуждает меня ехать домой. А потом на себя, что не решаюсь отстоять свои желания.

Какие желания, Крынская? С Чадовым еще разочек пообщаться? Поезжай домой от греха! Нельзя…

Сердце колотится болезненно, что нельзя… А внутри звучит его пьянящий обволакивающий тембр, низкий голос с хрипотцой…

Хватит!

Валит мокрый снег, набираясь за воротник. И мои замшевые сапожки тоже промокли.

Поглядываю на время. Ну почему так долго-то?

Набираю мужа.

- Роб? Уточни где водитель, пожалуйста. Я промокла и замёрзла.

- А ты ещё не села?! Минуту...

Скинув вызов, вхожу под свет фонаря, чтобы найти в сумке перчатки.

Слышу, как слева приглушённо хлопает крышка багажника.

Отвернувшись, отвечаю на вызов Роберта.

- Юленька, к сожалению, машина оказалась с низким клиренсом и завязла в снежном завале. Сейчас вызову внедорожник.

- Роб, нет. Он будет сюда ехать час. Мне нужно срочно согреться! - стучу зубами.

- Ну, хорошо, - вздыхает он. - Останься. Позвони мне, как ляжешь.

- Конечно.

Разворачиваясь, вскрикиваю, хватаясь за сердце. Прямо передо мной этот огромный Чадов. С щетиной, в капюшоне.

- Ну и что это за вредительство? - измеряет меня строгим взглядом.

- Такси жду... - зачем-то оправдываюсь я, стуча зубами.

Цокает осуждающе языком.

- Что ж ты без шапки?

Скручивает с термоса крышку, наливает туда парящий кофе.

- Держи, снегурка.

- Спасибо, - делаю глоток.

Кофе уже не очень горячий и густо приправлен коньяком. Грею пальцы о крышку-стакан.

Чуть заметно улыбаясь, Чадов аккуратно снимает пальцами с моих волос мокрый снег. А я стою и боюсь слово сказать. По телу разливается горячая волна от кофе. И сразу хочется спать...

Разглядываю его лицо. Глаза добрые и игривые, несмотря на то, что сам весь из себя брутальный. И даже нос с лёгкой горбинкой.

Всегда с опаской относилась к крупным мужчинам. Хотя отец был скорее такой, как Роберт, худощавый. Но маленькой мне казалось, что большие мужчины ещё более жестокие.

Но на самом деле это не так. Жестокость более свойственна как раз мужчинам скромного телосложения.

- Где такси-то?

- Эм...

Неловко вышло.

- Оно не приедет. Завалы...

- А чего мы стоим?

С треском отрывает сумку, прихватившуюся ударившим морозом к застывшей снежной каше.

- О, черт... Ты сколько здесь стоишь?

- Полчаса может...

Делаю шаг в снег, чувствуя, что там лужа под хрустнувшей коркой.

- Пойдем-ка, Юлия Юрьевна, тебя отогревать. А то как-то негуманно ты к себе относишься.

Вскрикнув, опять проваливаюсь на следующем шаге, взмахивая руками.

Чадов закидывает сумку на плечо и отправляет ее за спину. В руки мне отдает термос. И неожиданно подхватывает на руки, словно пушинку.

- Нет! Что Вы...

- Да ладно, - по-свойски. - Как ты по этой каше пойдешь на каблуках своих.

- Чадов, я Вас очень прошу, отпустите. Нас могут увидеть!

- Кто? Сосны? Все приличные люди пьют вискарик в баре или в сауне греются...

- Ну пожалуйста!

Его горячие губы втыкаются в мое оледеневшие ухо.

- “Здесь лапы у елей дрожат на весу... Здесь птицы щебечут тревожно... Живешь в заколдованном диком лесу... Откуда уйти невозможно.”...

Он читает мне Высоцкого. Самую красивую его вещь.

- “Пусть черемухи сохнут бельем на ветру... Пусть дождем опадают сирени...Все равно я отсюда тебя заберу... Во дворец, где играют свирели.”