Я посылаю ему письмо, в котором говорю, что была рада с ним познакомиться, но он не отвечает, и я чувствую облегчение. Крис знал, что это ни к чему не приведет. У нас был момент со странным «теннисным матчем» страхов и тайн посреди аудитории, который я запомню навсегда. Это было невероятно и заставило нас обоих чувствовать себя менее одинокими. Но это все, что может быть. Я начинаю по-настоящему понимать фразу «Я могу тебе рассказать, но тогда мне придется убить тебя». Наша зарождающаяся дружба – жертва вынужденной чрезмерной откровенности. Мы никогда больше не встретимся.

Итак, Крис где-то там, в этом мире, просто бродит, зная о моей глубочайшей неуверенности. Зная, что я волнуюсь из-за того, что бедна, неполноценна и бездетна.

Что я натворила?

Через несколько недель после занятия я сажусь на поезд Eurostar до Парижа навестить Рэйчел. Я сижу у окна рядом с пожилым французом лет 70. После безжалостной болтовни прошлого месяца я планировала просто смотреть в окно или читать книгу, но спокойствие было грубо нарушено чрезвычайно громкой девушкой 20 лет, кричащей на свою подругу.

– Уиллу стыдно за меня, потому что я такая шумная. Он думает, что я злая и грубая. Но я же веселая! – громко рассказывает она подруге, которая, кажется, онемела от словесной атаки, обрушившейся на нее.

Я лихорадочно роюсь в сумке в поисках наушников.

– Знаешь, если бы Уилл умер, мне было бы грустно, но уж точно не так, как если бы умер мой бывший Стив. Если Стив умрет, я буду уничтожена! Если Уилл умрет, я буду в порядке, – продолжает она.

Я переворачиваю сумку и высыпаю все содержимое на откидной столик в поисках наушников.

– Уилл всегда такой: «Не говори так громко на публике – вокруг же полно людей».

В этот момент она начинает активно жестикулировать, и я не могу не подумать, что бедный Уилл – милый парень.

– Мне насрать на всех этих людей! – заключает она.

Я вспоминаю слова Стефана:

– Отсутствие социальной тревожности – это признак психопатии.

Все остальные в поезде старательно пялятся в пустоту, слушая, как эта девушка выводит нас из себя. Я знаю, что мы все слышим ее: я не сомневаюсь, что королева Виктория слышит ее из загробного мира.

«Прошлой ночью у нас с Уиллом был секс…» – раздается на весь вагон. Мы в аду. Я должна спасти нас.

– Турция – отличное место для загара! – говорит она своей подруге, когда я понимаю, что забыла наушники на кухонном столе. Я вот-вот заплачу.

Я смотрю на пожилого мужчину, сидящего рядом со мной. Он глядит на свой столик, шокированный бессмысленным разговором, наполняющим вагон.

– Мы с Уиллом занимались сексом на кухне прошлой ночью, но он все еще слишком женственный для меня, – говорит она. Я не уверена, что ее подруга сказала хоть что-то в ответ.

Я рискую еще раз взглянуть на своего соседа: мы оба в аду. Если я не поговорю с ним, нам придется терпеть это всю дорогу от Лондона до Парижа. Я должна спасти нас.

Я должна быть героиней, которая нужна этому поезду.

Нет, я не собираюсь сказать девушке, чтобы она вела себя тише. Боже, нет. Я не супергероиня. Но я могу спасти одного человека.

На этот раз я внимательно изучаю мужчину, сидящего рядом. На столике лежат четыре книги, большинство из них – о Кафке. На нем старомодный бежевый плащ. Что я могу ему сказать? Вопрос в духе «Есть ли у вас проблемы в отношениях с матерью?», кажется, не подходит. После пяти минут мучительной работы над вступительным вопросом я обращаюсь к нему.

– Вы преподаватель? – спрашиваю я его. Конечно, я под влиянием стереотипов, но что-то в его серьезном плаще и гладких руках выглядело так, будто он больше боролся с философскими дилеммами, чем с укладкой кирпичей. Он удивленно поворачивается ко мне.

– Был, – говорит он с сильным французским акцентом.

Я указываю на стопку его книг.

– Вы писатель? – спрашиваю я.

– Да, я устал, – отвечает он. – Как вы поняли?

Взволнованная этим недоразумением, я киваю.

Мы снова погружаемся в молчание. Затем я повторяю свой последний вопрос еще раз, более четко, и он говорит – да, он писатель. Его зовут Клод, и Клод пишет об искусстве и художественной критике. Мы продолжаем говорить, и он рассказывает мне обо всех странах, в которых жил: Испания, Бразилия, Япония. Он путешествует по всему миру, чтобы курировать выставки. Он прекрасно говорит по-английски, но у него сильный акцент, так что мне приходится напрягаться, чтобы расслышать его из-за бурного разговора перед нами.

Я невольно смотрю на его левую руку. На мизинце у него изящное кольцо с красным камнем. Мне становится грустно. Не похоже, что оно изначально принадлежало ему. Что-то заставляет меня думать, что за этим стоит печальная история.

Каким-то образом мы все же начинаем говорить о его напряженных отношениях с матерью, непреднамеренно. Он вспоминает о ней, когда я спрашиваю, где он вырос. Затем он останавливается. Я жду.

– Дело в том, что моя мать… – Он замолкает и смотрит на меня. Он размышляет, достойна ли я этой информации. – Ну, это… это целая история! – И тыкает пальцем в воздух.

Он говорит мне, что не знал, что его мать была еврейкой. Она держала это в секрете во время войны, потому что боялась нацистов, и он узнал только после ее смерти. Он не знает, кто его отец.

О черт.

Мы с Клодом болтаем без умолку всю дорогу до Парижа. Он рассказывает мне, как много лет назад встретил свою жену в Италии. Он дружелюбный и много смеется, рассказывая, куда стоит сходить в Париже и как красиво в Бордо (но слишком буржуазно, чтобы жить).

Мы вместе выходим из поезда и идем по платформе. Я вижу, как Рэйчел ждет меня у турникетов, и ее лицо, когда она замечает, что я иду к ней с каким-то 70-летним мужчиной. Я пристально смотрю на нее, как бы говоря: «Успокойся». Она удивляется, когда мы подходим к ней вместе.

– Клод, познакомьтесь с моей подругой Рэйчел, – говорю я. Они пожимают друг другу руки и немного говорят по-французски, прежде чем Клод прощается с нами и исчезает на вокзале.

Рэйчел смотрит на меня в замешательстве.

– Я начала разговаривать с незнакомцами, – признаюсь я ей.

– Ладно, но разве обязательно разговаривать с незнакомыми французами? Господи. Это новый уровень, – отвечает Рэйчел.

Когда мы выходим со станции, я чувствую, как меня переполняет радость от воссоединения с близкой подругой, которую я не видела месяцами. Какое облегчение, что не нужно так сильно стараться или беспокоиться о том, что сказать. Ведь вы говорите так быстро, чтобы наверстать упущенное.

Через 10 минут Рэйчел шикает на меня в метро за то, что я слишком громко разговариваю.

Мне говорили, что чем старше мы становимся, тем легче разговаривать с незнакомцами. С возрастом мы становимся увереннее в себе и не беспокоимся о том, что думают о нас другие.