Автобус качнуло, и на нас повалились вещи.

Мы приехали.

– Сейчас полшестого утра, – объявил Иоси. —

В семь тридцать завтрак. В восемь первая лекция.

– А спать?! – возмутился цвет журналистики. – А купаться, а катание на лодочке?

– Изг-г-раиль не оплачивает лодочку, – жестко произнес Иоси. – Изг-г-раиль оплачивает утреннюю лекцию «Главные пг-г-гинципы капельного ог-г-ошение помидоров». Ты же хотел помидоры в Петушках? – Он ткнул пальцем в Колю.

– Я все хочу! – испугался писклявый.

– Мог-г-е в двух шагах, – удовлетворенно кивнул головой шабаковец. Вашим распорядком предусмотрено купание. Но хочу предупредить – пребывая на территории государства Израиль, вы должны помнить главное правило…

– Всюду враги? – иронично перебил я Иоси.

– Всюду евреи, – уточнил куратор и как-то загадочно добавил: – А евреи – они евреи, но не ангелы…

Зашвырнув ненавистный чемодан в номер, я решил немедленно бежать к морю.

Поскольку государство Израиль, вложив все деньги в капельное орошение помидоров, решило сэкономить на российских журналистах и купило нам билеты на ночной рейс, то сейчас, ранним утром в полшестого, у меня был шанс впервые увидеть то самое море, в котором, как говорят, можно купаться почти круглый год, и ради которого в эту страну уехала куча родителей моих друзей, да и самих друзей.

Схватив гостиничное полотенце и сунув его в пакет, чтобы незаметно пронести мимо портье, я быстро сбежал вниз и обнаружил в фойе Колю, который маялся от безделья. Он сиротливо сидел в кресле, размахивая ножкой, и, видимо, мечтал о гостиничном завтраке, который ожидался не ранее, чем через полтора часа.

Сжалившийся портье решил его развлечь и включил телевизор, так что Коля уже двадцать минут наблюдал на экране представительного раввина, который на иврите зачитывал куски Торы, важно поднимая указательный палец.

Измученный Торой, Коля буквально впился в мою руку и заныл, что хочет пойти со мной.

Я согласился.

Гостиница стояла на самом берегу, так что мы быстро пересекли тель-авивскую набережную и ступили на еще прохладный песок.

Возможно, евреи и не ангелы, но трудно понять, как они отхватили у Бога этот кусок земли.

У грузин есть такой анекдот, что когда Господь раздавал землю, то все стояли в очереди, а грузины пили вино, кушали хинкали и провозглашали тосты. И к Богу они явились, когда все земли уже были розданы.

Однако грузины не огорчились – они налили Богу «мачари» – молодого вина, дали попробовать большой кусок горячего хачапури и даже предложили побыть тамадой. Быть тамадой Бог вежливо отказался, но одобрил хачапури, а потом сказал: «Вы, конечно, опоздали, но у меня есть кусок земли, который я оставил лично для себя!..»

Так появилась Грузия.

Что касается Израиля, то думаю, там все было проще – еврейский спецназ вломился к Богу первым и, не спрашивая, аннексировал лучшее.

Это, конечно, поступок жестковатый, но зато у евреев появилась набережная с этим широким пляжем, с этим песком и с перевернутыми лодками у самой воды.

В ранний час на пляже не было ни души. По набережной изредка проезжали машины, неподалеку от порывов ветра хлопал брезент навеса пляжного ресторана, да в воздухе с резкими криками качались чайки.

Очень далеко на траверсе неподвижно стоял корабль, видимо ожидая захода в порт.

– Как тут хорошо, – с какой-то истинно русской тоской сказал Коля, елозя босыми ногами по песку. – Так тепло!

– Да, хорошо, – подтвердил я, бессмысленно глядя на панораму с кораблем.

– У нас в Петушках тоже можно посидеть на перевернутых лодках, – добавил Коля. – Они у нас возле пруда валяются. Бывало, сядешь и валенками снег разгребаешь. Точно, как тут.

– Почему валенками? – Я очнулся от магической прострации.

– У нас зимой минус сорок, а летом пруд сильно воняет – в него мусор бросают.

Коля задумался.

– Может, мне сказать Иоси, что я еврей, и остаться? – внезапно спросил он с каким-то озарением.

Мне стало Колю неимоверно жаль, но истина была дороже.

– Нам тут нечего делать, – сказал я намеренно жестко. – Ты не еврей, ты не знаешь иврит. Да и своих журналистов тут полно.

– А я пойду к ним в Шабак, – с вызовом произнес писклявый. – Иоси меня научит драться и стрелять!..

Коля внезапно умолк, уткнулся взглядом в песок и задвигал желваками.

Я все понял. Да и как было не понять «радостную» жизнь журналиста в российской провинции.

– Тебя что, бьют?

– Бьют, – грустно подтвердил Коля. – Меня одна бригада три раза била. Первый раз в подъезде. Еще били возле пруда. А один раз прямо у редакции – даже руку сломали, чтобы не писал. Кастетом били, сказали, что убьют. И правда, хотели убить – так я в редакцию заполз, прямо в кабинет к главному редактору.

– И что он?

– Сказал, больше о них не писать. Даже приказал. А что делать – у него трое детей…

– А ты в милицию ходил?

– Так милиционеры меня и били, – вздохнул Коля и потер руку.

– Ладно, пошли, искупаемся перед помидорами, – я резко сменил тему.

Мы сбросили одежду, аккуратно сложив ее на лодку.

Конечно, нельзя сказать, что мы были одеты по последней пляжной моде – собственно, ничего специально пляжного на нас не было.

Но наши трусы – у меня в полоску, а у Коли в цветочек, никого не могли смутить: свидетелей нашего потенциального позора не было – все евреи еще крепко спали.

Видимо, у каждого человека с морем свои отношения – кто-то любит скользить по волне на доске, кто-то плыть до буйка.

Что касается меня, то я делаю так – просто захожу в воду по горло и отмокаю, как белье.

Да, это бессмысленно. Но если бы я все делал со смыслом, то был бы богат.

А так – я просто журналист.

В этот раз отмокать пришлось, войдя в воду не более чем по грудь – Коля был незначительного росточка. Но и до такой глубины мы шли минут десять – дно было исключительно пологим.

Отойдя от берега очень далеко, мы стали лицом к лицу.

Говорить ни о чем не хотелось.

Пахло свежестью и солью, какие-то голодные рыбки покусывали ноги, мгновенно разлетаясь в стороны при малейшем движении.

Вода была аптекарски прозрачна, что свидетельствовало о несправедливости народного двустишия о причинах отсутствия воды – имея такое свое море, евреям вряд ли нужно присасываться к чужим кранам.

У меня было то самое состояние лени и блаженства, которое характеризуется фразой «у меня есть мысль, и я ее думаю». Подразумевается, что у человека имеется строго одна мысль, не более.