быть, он тут вместо будильника. Мне его даже жалко.

– Почему? Я наблюдал за ним, – сказал Илья. В стрекоте дождя он невольно считал влажные удары мяча и бряцанье баскетбольной корзины. – Он хорошо тренируется. И всегда попадает в кольцо.

– Не знаю, просто жалко. Он весь мокрый. Хотя я иногда путаюсь в своих чувствах. Может, я жалею себя? А к нему у меня только зависть. Он такой упорный и, как ты заметил, всегда попадает в цель. Я не способна на такое.

– Закинуть мяч в корзину не так уж сложно.

– Прекрати. Я говорю о своей никчемности. У меня нет ни цели, ни воли.

– Просто хватит себя жалеть! Этот парень хорошо бросает мяч, но он не звезда НБА. Он торчит здесь, потому что ему больше нечем заняться. И уж точно этот мелкий баскетболист ничем не лучше тебя.

Она обернулась и подозвала его мутными от слез глазами.

– Сделай бросок, и ты обязательно попадешь, – сказал Илья, обнимая ее плечи.

Саша сняла с себя его объятия и прошлась по комнате. Она подошла к зеркалу и в какой-то растерянной задумчивости взглянула в отражение.

– Если ты не хочешь в Лувр, мы поедем на кладбище.

– Сразу на кладбище? Впредь обещаю сразу с тобой соглашаться.

Им пришлось брать такси, чтобы добраться до Пер-Лашез, а потом стоять под крышей цветочного киоска у ворот кладбища, чтобы не вымокнуть до костей. Саша купила желтые ирисы, и он гадал, на какую могилу она собралась их положить.

Когда дождь стих, они прошли в ворота и направились к центру кладбища. Он увидел, что по правую руку, на площади колумбария толпятся люди. Они обменивались рукопожатиями и быстрыми поцелуями, их лица были строги и вместе с тем улыбались твердо и приветливо. Публика прибывала. В тени аркады колыхались лепестки дамских шляпок и поблескивали плечи черных пиджаков. У стен крематория, огромного желтоголового здания, похожего на мечеть с печной трубой вместо минарета, выстроилась очередь венков.

– Хоронят какую-то шишку, – сказал Илья, рассматривая процессию.

– Потому что много народу?

– Потому что никто не плачет. Это больше похоже не на похороны, а на светский прием. Не хватает только шампанского.

– А я б хотела, чтобы меня похоронили именно так. На Пер-Лашез, без соплей и с шампанским.

– Тогда не умирай, пока я не раздам долги за наш отпуск.

– И все же мне кажется, что это красивое прощание.

– В смерти не может быть ничего красивого, если с головой у тебя все нормально.

– Как ты меня достал.

– Мне просто странно. Я впервые вижу, чтоб на похоронах все улыбались.

– Тогда пойдем я покажу тебе могилу, которую все целуют.

– И кто там лежит?

– Поэт.

– Мог бы догадаться. Для него ты купила цветы?

– Может, я их купила для себя?

Саша положила ирисы на пятки летящему сфинксу на могиле Оскара Уайльда. Илья немедленно сочинил стихотворение: «Официант остался в прошлом, винодела не видать. Остается невозможность к привиденью ревновать». Потом они обошли с десяток могил, и на каждой он скучающе вздыхал, а она фотографировала надгробие.

– Сколько еще твоих знакомых нам нужно повидать?

– Ты устал?

– Я хочу есть. Ты замечала, что на кладбищах всегда хочется есть?

– Это от травки. Пройдет. Нам остался Пруст, Бальзак, Мольер, Лафонтен…

– Выбери кого-нибудь одного.

– Я выбираю не обедать.

– Давай хотя бы выпьем где-нибудь вина, а потом снова вернемся к твоим покойникам.

– Я вдруг подумала…

– О чем?

– Помнишь, под какой ливень мы вчера попали?

– Это было романтично.

– Рядом стоял бездомный. У него не было зонта. Он промок до нитки, но ему как будто было все равно.

Илья вспомнил бродягу, придавленного дождем, его жалкие, не смотрящие никуда глаза и бурые пальцы в обрывках газеты.

– Да, я тоже его заметил. К чему это ты?

– Мне кажется, я на него похожа.

– Ты немного симпатичнее.

– Я иногда стою, не в силах пошевелиться. И мне все равно.

Илья молчал. Ему не хотелось больше шутить. Он приготовился к тяжелому разговору, почесал холку и сказал как бы про себя:

– Ты не всегда будешь чувствовать эту слабость.

– Нет-нет, теперь я больше ее не чувствую!

– Но ты сказала…

– Дома я только и делала, что спала. Как кошка. И кофе не брало. А тут… Знаешь, я увидела этого беднягу и подумала, что я такая же. Но что-то изменилось, когда мы прилетели в Париж.

– Утром ты говорила, что ни на что не способна.

– Минутная слабость. Я поняла, что не хочу быть похожей на старика под дождем. Будто кто-то включил свет и разбудил меня.

– Ты сама себя разбудила, – сказал Илья.

– Неважно. У меня появились силы, – Саша закивала, радуясь своему открытию. – Много сил!

– Вот и не трать их понапрасну, – сказал Илья.

– Обязательно потрачу! Сегодня же! – глаза ее зажглись нетерпением. – Пойдем! Ну?

Саша подхватила юбку и взбежала по лестнице, ведущей к античному мавзолею.

Весь новый день она была полна свежести, точно вскрылось секретное дно и под ним забил живительный ключ. Сегодня же они оказались в Лувре и на колесе обозрения, гуляли по парку Тюильри, истоптали Латинский квартал. Решимости в ее шаге становилось все больше, Саша была одержима превращением и праздновала победу над прошедшей тоской.

Так миновала неделя. Они уже не осматривали Париж, они жили в Париже. Здоровались с ветхой соседкой, пили вино на завтрак, не стеснялись раскрытых окон и штор: ему даже запомнилась фраза – когда он ходил голый и уставший по квартире в поисках своего бокала, Саша, обернувшаяся в простыню и нежно раскрасневшаяся, сказала: «Меня возбуждает твоя звериная голожопость». И даже когда у нее следом заболело горло, и Илья был, конечно, виновен, что оказался заразен, – даже в болезни она была счастлива и весела.

Они истоптали Монмартр так, что могли подсказывать дорогу туристам. Они изучили купол Сакре-Кёр со всех сторон, и теперь из окон мансарды он виделся всегда ясно.

Однажды, проснувшись от стука баскетбольного мяча, Илья заставил Сашу спуститься вниз. Они перешли улицу и постучались в пластиковые ворота спортивной площадки.

– Познакомься, это Юго, – сказал Илья.

– Bonjour! – сказала Саша.

Юго поднял ладонь вместо приветствия и пропустил их. Баскетбольное поле показалось Саше намного больше, чем виделось с балкона. Юго обтер мяч рукавом толстовки, сжал его, будто проверяя на упругость, и бросил Саше. Она встала под корзину, подняла мяч над головой, потом поднесла его к подбородку и поглядела с прицелом на кольцо.

– Нет! Я не умею! – она засмеялась и обняла мяч.

Юго по-лошадиному фыркнул.

– Я правда не умею! Apprends-moi à