капитана Бырдина.

– Доктор Руднев из детской областной.

– Кто?

– Врач из реанимации. По поводу мальчика, которого сбила машина.

– А! Ну?

– Сегодня переводим его в палату. Можете приехать и…

– Сегодня никак не могу.

– В общем, приезжайте, когда сможете. У меня есть для вас информация. Родни у него, скорее всего, не осталось. Но, похоже, я нашел людей, которые могли бы его знать.

– У них есть какие-нибудь претензии?

– Какие претензии?

– У людей этих.

– Не знаю. Понимаете, у него, скорее всего, было две сестры.

– Они иск будут писать?

– Я вам пытаюсь объяснить!

– Ладно, понял. Не о… р… и…

– Алло?

– Пр…

– Алло, пропадаете!

– Приеду – разберемся! Слышно, на?

– Кстати, его зовут Костя.

– Кого?

Осел. Осел.

Осел.

Из реанимации Костю перевели в хирургию. Освободившееся место заняла двухлетняя девочка, которую едва не убил пьяный отчим. Он шесть раз ударил ребенка вилкой, а сам лег спать. Девочку привез молодой полицейский. Она была завернута в одеяло, покрытое бурыми пятнами. Пока шла операция, полицейский сидел в приемном отделении, и одеяло лежало у него на коленях.

На новом месте Костя пугливо озирался на белые углы, облизывал сухие губы и ни с кем не говорил. Ни с кем, кроме Маши.

– Ну как он? – спросил Руднев, встретив ее в коридоре.

– Мычит.

– Что мычит?

– Папа умер. Ася умерла.

– Папу Пашей звали?

– Не знаю.

– Я же просил… А кто такая Ася? Его сестра?

– Да.

– А вторая?

– Кто вторая? Илья Сергеич, отстаньте уже. Что услышала – то и говорю. Мне пора домой.

– Сестра вторая. У него было две сестры.

– Почему? Почему я должна этим заниматься? Нате, возьмите! – Маша вернула Рудневу модельку скорой. – Не нужна она ему.

Илья взял теплую игрушку.

– Почему не нужна? – растерялся Руднев. Маша прошла точно сквозь него.

– Постой! – бросил он вдогонку.

– Что еще?

– Спасибо тебе. Может, завтра увидимся где-нибудь не в больнице?

Заведующий ОРИТа имел личный кабинет. Это была узкая комната без окон и воздуха, служившая раньше аппаратной. Теперь в ней теснились советский шкаф, рыжий стол, тумба со страдающим фикусом, два непрочных стула и сам заведующий – Матвей Адамович Шамес.

– Ас-саляму алейкум, Матвей Адамович! – Руднев вошел без стука, сел напротив. – Вызывали?

Матвей Адамович поднял густую черную бороду, вдохнул с запасом и свел перед собою в клин тонкие руки.

– И тебе здравствуйте, Илюша. Вызывал. О теме разговора ты, наверное, догадываешься?

Руднев покатал глаза.

– Если нужно скинуться на новое окно – я готов.

– Окно? Ах, да-да… Но речь не об окне. На тебя жалоба поступила. Можешь что-нибудь сказать?

– Чувствую сильнейшее угрызение совести. Можно идти?

– Ну, подожди. Почитай хоть, – заведующий протянул бумагу.

– Вот вам телеграмма от гиппопотама. – Руднев взглянул поверх листа. – О-о-о, нет! Там так много написано. Можно краткое содержание?

Бумага задрожала на весу.

– Пишут, что ты нагрубил и не пустил в реанимацию. И еще… – Матвей Адамович надел очки. – Отказал представителю правоохранительного органа в…

– Какого органа?

– Правоохранительного! Отказал в сотрудничестве, чем вызвал задержание следствия по делу о наезде на гражданское лицо.

– На лицо?

– Ты согласен?

– С чем? Никакого задержания я не вызвал.

– Илья, дорогой, вот претензия. – Заведующий сделал это слово таким мягким, что из него высыпались все согласные. – Спустилась от главврача! Я обязан на нее отреагировать. Давай вместе разберем ситуацию. Ты нагрубил полицейскому? Расскажи-ка все детальненько?

– Все, расходимся, Матвей Адамович.

– Нет, не расходимся! Выкладывай, что случилось?

– Ничего не случилось. К нам поступил пациент после ДТП. Наутро явился этот Бырдин. Стал командовать. Я ему не грубил, просто ушел. Слава добрым докторам!

– Это не тот, что в приемном сидит?

– О господи! Он еще там? Нет, это другой правоохранительный орган. Привез сегодня ребенка с колотыми.

Заведующий поднялся, держа перед собою бумагу.

– А с этим мне что делать?

– Не волнуйтесь. Я разговаривал сегодня с Бырдиным и вызвался помочь. Он был добр и туп. Думаю, следствие ждет недержание. А про жалобу никто не вспомнит.

Лист дрогнул и исчез под стопкой документов на краю стола.

– Иди.

– Матвей Адамыч, в ординаторской… Распорядитесь все же поменять стекло?

– Иди!

Руднев спустился в приемное. Молодой полицейский сидел на прежнем месте. На соседнем стуле лежало одеяльце, сложенное ровным квадратом. Полицейский увидел, что врач идет к нему, поднялся, протянул руку, забыв, что не так давно уже здоровался с Ильей.

– Почему вы не ушли? – спросил Руднев.

– Волнуюсь, – ответил тот.

– Не волнуйтесь. Она скоро поправится.

Илья пожал руку. «Сегодня день холодных рук», – подумал он. В приемном всегда жил сквозняк. Даже летом охранники ходили в зимних ботинках, а гардеробщицы кутались в ватные кофты.

– Хорошо. Но я все равно… Вы понимаете, зачем они так?

– Кто?

– Ну отчим ее. И мать! Та вообще спала рядом, когда я вошел. Спала на той же кровати. Я так ее и не добудился.

– У тебя есть сто рублей? – спросил Илья, пошарив по карманам.

Полицейский исполнил просьбу Руднева как приказ. Он достал бумажник. Вытащил из него сто рублей.

– Капучино или эспрессо?

– А?

– Кофе какой будешь?

– Любой.

Руднев вернулся от кофейного автомата с двумя горячими стаканами. Один он сунул в руки полицейского.

– Согрейся. И езжай домой. Или на службу – не знаю, куда тебе там надо.

– Никуда не надо.

Илья отпил кофе. Полицейский тоже сделал короткий глоток. Они сели так, что между ними оказалось окровавленное одеяло.

– Знаешь, мы тебя оставить здесь не можем, – сказал Руднев. – У нас уже есть один бездомный пес. Еще одного не потянем! – Полицейский чуть улыбнулся. – Я не знаю, зачем они это сделали, – продолжил Илья. – Я, как и ты, не понимаю, что случается с людьми, когда они решают поднять руку на ребенка. Не понимаю, откуда берется эта жестокость. Иногда мне хочется, чтобы в мир пришла чума, от которой бы передохли все взрослые и остались только дети. А девочку твою мы вылечим, откормим…

– И отправите в детдом.

– Это уже, товарищ сержант, судьба, которую мы с тобой изменить не можем.

Полицейский скоро допил кофе, обтер теплыми руками лицо и шею. Его мрачное настроение ушло, и вместо него осталась поганая голодная пустота.

– Что-то мне от вашего кофе дурно, – сказал он и с неохотой поднялся. – Я зайду завтра, можно?

– Конечно. Приходи, – ответил Руднев, снова пожимая руку полицейского и понимая, что делает это в последний раз.

Морг стоял за стеной монастыря и отделялся от больницы не только ею, но и всем своим видом. Плоский домишко из серого кирпича, издали похожий на тир в безлюдном парке. Шифер на крыше,