По столам прокатывается довольный шепоток.

Наконец дан сигнал к началу еды.

— «Дом счастья»? Что это за фильм? Ты его уже видел?

— Раз пятнадцать. Других фильмов здесь просто нет.

— А о чем он?

— О нашей истории. О нашем прежнем существовании и о нашей жизни здесь.

— А где его будут показывать?

— Здесь. Ты все увидишь.

— Это хороший фильм?

— Увидишь.

Похоже, Красс обижен моими расплывчатыми ответами.

Он угрюмо передразнивает:

— Увидишь-увидишь…

По окончании ужина дети отодвигают свои стулья и встают вдоль столов. По команде Красных все поднимают и переносят столы с остатками еды в глубину зала. Потом каждый берет свой стул и ставит его на специальную отметку. Красс смотрит и делает как все. Отметки сгруппированы по цветам. Младшие впереди, старшие сзади. Все молча усаживаются. Выключается свет. Слышится звук проектора. Заглавных титров нет. Фильм черно-белый.

В начале показывают подвал, затопленный какой-то темной жидкостью. Тут и там плавают куски бумаги и картона. Повсюду разбросаны джутовые мешки. Камера наезжает. Кажется, что некоторые мешки шевелятся сами по себе. Вскоре становится заметно, что за ними прячутся дети с чумазыми лицами. От холода или страха у них дрожат губы. Затем становятся слышны крики и рыдания. Входят люди. У них большие блестящие сапоги. Они наугад лупят по мешкам. Крики усиливаются, но непонятно, кто их издает, те, кто нападает, или те, кто защищается. Затем следуют одна за другой более или менее жестокие сцены насилия. И вдруг — свет. Видны солдаты, которые берут грустных изголодавшихся детей на руки и поднимают их над нечистотами. Они закутывают их в одеяла и, улыбаясь, несут к выходу. Эти солдаты не похожи на тех, что я видел здесь. Они такие же, как мы, только выше и сильнее. В следующей сцене все плывут на корабле, погружающемся в ночь посреди огромных волн. Фильм становится еще более ярким, когда все входят в Дом, Дом счастья. А там уже можно узнать все те места, что мы посещаем ежедневно. Везде смеющиеся дети. Они занимаются спортом, едят за обе щеки, умываются, и все это с неизменной улыбкой на лице.

Показ фильма проходит в атмосфере всеобщей сосредоточенности. Малыши закрывают глаза, когда им становится страшно, и прикрывают ладонью рот, чтобы подавить невольные крики. Средние озвучивают все сцены фильма, по мере их появления. Красные, в отличие от остальных, смотрят фильм с невозмутимым спокойствием. Сегодня меня не впечатляют эти картины, хотя раньше всегда задевали меня за живое. Этот фильм был очень важен для каждого из нас, особенно поначалу.

И даже после пятнадцатого просмотра я не знаю никого, кто бы осмелился шутить или насмехаться над ним.

Я встречаю Красса в коридоре. Он потрясен и не может сдержать слез. Ему удается сказать лишь:

— Когда его покажут снова?

— Не могу сказать точно, потому что это происходит не регулярно. Но ты его обязательно увидишь, без всякого сомнения.

— Я так плакал, а вроде ничего такого не видел. Послушай, Мето…

— Что?

— А почему его показали сегодня?

— Я думаю, это связано с тем, что произошло утром.

— Не понимаю.

— Не смогу тебе этого объяснить, но здесь никогда ничего не делают случайно.

Нас с Крассом вызывают в 9:30 в кабинет Цезарей. Впервые новичок сможет поднять голову и почувствовать на себе прямой взгляд взрослого. Он даже сможет к нему обратиться.

Я жду этого момента с нетерпением. Очень тяжело неустанно присматривать за кем-то другим. Мне хочется поскорее обрести свободу, даже если ради этого придется отправиться в холодильник. Мое наказание было отсрочено, чтобы я мог закончить инициацию Красса, так что никуда не денешься.

Уже неделю Красс смотрит на меня жалостливо: он чувствует себя виноватым. Я предупредил его, чтобы он ни о чем не просил Цезаря. Ничьи мольбы не смогут изменить порядка вещей.

— Знаешь, с холодильником такая же штука, как и с круговой пощечиной: если смотришь со стороны, это выглядит чудовищно и кажется жестоким, особенно в первый раз. А когда это происходит с тобой, то понимаешь, что любое испытание можно вынести.

— Но какой ценой? — спрашивает Красс.

— Из испытаний выходишь более сильным и стойким.

— Но ведь Цезарь прекрасно знает, что это я во всем виноват. Я ничего не понимаю в ваших правилах! — возмущается он.

— Не ухудшай моего положения. Я нес за тебя ответственность, поэтому мне за тебя и расплачиваться. Если начнешь жаловаться до 9:30, Цезарь добавит мне еще один день холодильника под предлогом того, что я не отговорил тебя идти к нему с просьбой. Ладно, брось, не думай больше об этом.

— Какой же я был болван! Хотел любой ценой вернуть это проклятое пальто! И с тобой не посоветовался…

— Да, надо будет, когда я вернусь, обсудить некоторые детали твоей экспедиции в раздевалку. Никак не пойму, как ты, малыш, новичок, смог разработать такой план. Как ты вычислил идеальный момент, чтобы улизнуть от меня, а самое главное, как в одиночку нашел этот «секретный ход» в стенном шкафу туалета, который ведет прямо в раздевалку?

— Мне все это приснилось в мельчайших подробностях, — отвечает Красс.

— Не верю я в твои истории про сны.

— Ну и как же ты все это объясняешь тогда?

— Пока не знаю, но я обязательно разберусь.

Кабинет маленький. В нем пахнет мастикой и старой бумагой. Цезарь 3 сидит, зарывшись в документы. Он поднимает голову и пристально рассматривает Красса, словно хочет навсегда запечатлеть его черты. Он обращается к малышу:

— Так, значит, это ты новенький! Добро пожаловать в наши ряды! Я — Цезарь, впрочем, думаю, ты это уже знаешь. Сейчас ты можешь идти, желаю тебе доброго дня. А ты, Мето, останься, мне надо с тобой поговорить.

Красс застывает в нерешительности. Он должен покинуть кабинет в одиночестве. Несколько секунд ему требуется на то, чтобы решиться.

— Хорошего дня, — наконец выговаривает он. — Встретимся в столовой, Мето…

Я улыбаюсь ему в знак согласия, и он выходит.

— Садись. Инициация шла превосходно, — начинает Цезарь… — до тех пор, пока не приключилась эта любопытная история с раздевалкой. Мне бы хотелось поподробнее с этим разобраться. Я тебя слушаю.

Тут же повисает неловкая пауза, но я абсолютно не представляю, что сказать.

— Думаю, что в прошлый раз я все вам рассказал. С тех пор я часто вспоминаю об этой истории, но по-прежнему ничего не понимаю. Мне кажется, им кто-то манипулировал. Он точно не может вспомнить. Он говорит о снах. Из всего этого я заключаю, что кто-то говорил с ним во время сна…