— В общем и целом, — кивнул Большаков. — Только почему до последнего мгновения? Разве с ним что-то произошло?

— Пока нет, но в самое ближайшее время… — Полковник тяжко вздохнул. — В общем, не убережем мы капитана. Погибнет, сердцем чувствую, причем страшно.

— А кто его? — обалдел старший лейтенант.

— Как это кто? Вы с Максимычем, — кивнул тот в сторону ловко управляющегося с изрядных размеров бутербродом как бы старшего лейтенанта. — А после, — достал из тумбочки Polaroid, очень похожий на тот, что был у сэра Бенедикта, — все хорошенько зафиксируете. Чтоб смотрелось.

— Разве так можно?

— Именно так и никак иначе. — Полковник попил водички. — Сам посуди, может ли быть такое, что и командир, и ответственный за контрразведывательное обеспечение сотрудник особого отдела вдруг взяли и одновременно продались оба со всеми потрохами иностранным разведкам? Причем разным. Лично я в такое верю с трудом. Именно поэтому ничего такого и не произошло.

— Совсем?

— Почти. — Помолчал. — Предательство имело место, но в одном только случае: со стороны подполковника Прохорова. В чем тот и призна́ется, когда увидит, что произошло с героем-особистом.

— А иначе никак?

— Иначе, Коля, совсем никак. Потому что уверенность у нас в предательстве этой сладкой парочки имеется, а доказательств — хрен.

— А очная ставка?

— Его слово против твоего. Никитин твой, сам понимаешь, свидетелем не считается. Ничего твой прапор толком не разглядел, и показания его основываются исключительно на том, что Поздняков, — очень нехороший человек. Так что поверят, зуб даю, не тебе. И светит тебе, дружище, казенный дом, если чего не хуже, а Юру, вполне возможно, еще и наградят. За бдительность и отвагу.

— И что же делать? — Николаю сделалось по-настоящему грустно.

— То, что я сказал. С Поздняковым, как ты уже понял, каши не сваришь, поэтому давить надо на Прохорова. Колоть его до глубокой задницы, в противном случае в Союзе он от всего тут же отопрется. Парень крученый. И хлопотать за него начнут, есть кому.

— А с Поздняковым…

— Сделаете все, как надо. И нечего мне тут краснеть и стесняться, как семиклассница на сносях. Не было здесь предателей среди сотрудников КГБ, и точка! Только героически павший на боевом посту капитан. И вообще тебя сюда прислали для защиты от врагов внешних, а нас с напарником — внутренних. Так что давай работать.

— Есть работать, — вздохнув, кивнул Большаков.

Полковник не ошибся. На допросе Прохоров повел себя так, как и следовало ожидать: глаза навыкат, морда ящиком. В общем, «ничо», типа, не знаю, служу честно, беспорочно, за отчизну любому пасть порву. Часы, что на руке, обнаружил, мамой клянусь, две недели назад в кустах, куда зашел побрызгать. Ни с какими юаровскими спецслужбами отродясь дел не имел. Да и, к стыду собственному, только что и с ваших слов узнал о существовании такой страны — Южно-Африканской Республики.

— Ну, на нет и суда не получится, — заметил проводящий допрос полковник. — Может, действительно ошибка вышла.

— Так, значит, я свободен? — воспарил душой невинно обвиненный.

— Можно и так сказать, — прозвучало в ответ, и подполковник расцвел лицом.

Впрочем, радость его была недолгой.

— Маленькая формальность. — На стол перед ним выложили несколько фотографий. — Узнаете?

— Нет. — Присмотрелся и побледнел. — В смысле, да. — Покраснел, как кумач. — Это Поздняков?

— Он самый, был.

— И кто это его так?

— Спецслужбы той самой ЮАР, о которой вы ни сном ни духом. Покойный, как выяснилось, тесно с ними сотрудничал. Наказали за срыв задания и гибель своих боевых пловцов. — Полковник тоже бросил взгляд на фото и поежился. — Буры, они такие, — и опять углубился в бумаги. — Вы идите, Виктор Андреевич.

Через некоторое время поднял глаза и с удивлением обнаружил, что Прохоров так никуда и не ушел. Напротив, плотно сидел на стуле и даже руками за него держался.

— Что-то еще? Просьбы, пожелания? Еще раз повторяю: вы свободны.

Тут-то и начался цирк с пингвинами.

— Меня отзовут в Союз? — с надеждой спросил подполковник. — Можно начинать сдавать дела?

— Не вижу смысла.

— В таком случае требую охрану.

— Нецелесообразно. Идите уже.

— Не пойду.

— А вот сейчас не понял.

— Тут такое дело… — Подполковник осилил залпом стакан воды и деловито пустил слезу.

В общем, сдал все и всех: явки, пароли, задание, инструкции. И даже того орла, что так лихо меньше месяца назад его охомутал. Чернокожего владельца бара на окраине города. Резидента разведки ЮАР ко всему прочему. Как выяснилось чуть позже.

Такие вот дела.

А жизнь меж тем продолжалась. Якобы замполит вскоре отбыл в Союз, а фальшивый старлей на всякий случай остался. И опять превратился в тихого, крепко побитого жизнью неудачника. В часть вместо убывших офицеров вскоре прибыли новый командир, замполит и уполномоченный особого отдела. Достаточно вменяемые, на первый взгляд, мужики. Со временем, правда, выяснилось, что первое впечатление часто бывает обманчивым.

Сам Большаков, к собственному удивлению, за всю эту канитель был удостоен высокой правительственной награды: Почетной грамоты ЦК ВЛКСМ, чему совершенно не обрадовался. Впрочем, и не расстроился.

Буквально через месяц он достаточно грамотно поучаствовал в подавлении антиправительственного бунта. Въехал белым днем в штаб-квартиру вооруженных до зубов, готовых к бойне заговорщиков (старшие по званию и должности по странной случайности именно в этот момент все до единого оказались предельно загружены по службе). Душевно побеседовал с главным мятежником — командующим сухопутными войсками республики. В результате генерал нравственно переродился, осознал все до единой ошибки и вернулся под знамена гаранта конституции и собственного тестя по совместительству. Что совершенно не помешало тому буквально месяц спустя подвергнуть зятька строгой, но справедливой критике. В смысле, скормить крокодилам.

Описанная выше история со зверскими убийствами, стрельбой, ночными рейдами боевых пловцов и прочим в несколько подкорректированном виде вскоре разошлась среди проходивших службу в регионе советских воинов. И тогда впервые при упоминании фамилии Большаков прозвучало «тот самый». Впоследствии это происходило все чаще и чаще, пока не стало чем-то вроде титула.

Пулевое ранение в голову с последующей контузией бесследно для Никитина не прошло. Излечившись, он вдруг пожелал стать офицером, хотя раньше от этой чести всячески уклонялся. Через некоторое время получил по одной-единственной звездочке на погоны и в конце века закончил службу аж полковником.