Теперь я понимал, что эти дурацкие шутки были признаниями в любви.

— Вы ужасные пессимистки. Я никогда не езжу быстро.

— Послушай, — сказал Жером, — за полторы тысячи евро я подберу тебе приличную подержанную тачку.

— И где мне взять эти деньги?

Я вспомнил, сколько стоила моя машина, и залился краской стыда. Стоит ли предложить им денег? Они не возьмут. «А как мы будем возвращать долг?» — со вздохом ответила Сара на предложение Шарлотты взять кредит.

— Когда ты в следующий раз решишь подвезти голосующую на дороге корову, твоя подвеска не выдержит.

— Коровы не ездят автостопом!

— Недавно ты сама подвезла барана до операционной.

— Не могла же я его оперировать в хлеву! Там антисанитарные условия.

Так они пикировались, пока всех не одолел хохот, и я сказал себе, что в подобном отношении к катастрофическим ситуациям и состоит умение жить.

Чуть позже Антуан спросил, хочу ли я осмотреть перекрытия здания. Я с восторгом согласился и неожиданно для себя заговорил о красоте несущих конструкций и о том, какое это наслаждение — любоваться гармоничностью элементов, приводил в пример дом Жака Кёра в Бурже и амбар в Лиссвеге. Я плохой оратор и редко бываю так многословен и велеречив, но они слушали меня чрезвычайно внимательно. Аудиторию не смущали ни корявые фразы, ни повторы, их интересовала суть, а не форма, они задавали вопросы, а если я забывал слово, мне тут же его подсказывали. Естественность этих женщин и меня заставила вести себя естественно — целых десять минут! — за что я буду им вечно благодарен!

После еды каждый вымыл свою тарелку и приборы в большом тазу с мыльной водой. Я понял, что здесь так заведено, а вчера ко мне просто отнеслись как к гостю. Вымытое расставляли на прибитых к стене сушилках, служивших одновременно полками для посуды: решение показалось мне очень изобретательным.

— Думаю, позаимствую вашу идею, когда в следующий раз буду проектировать кухню. Сара, вы скажете, куда перевести гонорар за авторские права?

— Непременно, — со смехом ответила она. — И учтите, я — акула бизнеса.

Потом мыс Антуаном отправились наверх.

Мы поднимались, и я с удовольствием преодолевал широкие проступи ступеней, столь типичные для XVIII века. «Ага! — подумал я. — Кое-что все-таки не продали!» Просторный поперечный коридор на втором этаже когда-то наверняка использовался как холл. Там все еще стояли два старых кресла и колченогий столик. Центральный коридор тянулся через весь дом, я насчитал по шесть дверей с каждой стороны. Последняя выходила на крутую, но широкую лестницу.

Я влюбился с первого взгляда. Лучи заходящего солнца проникали внутрь через не закрытые брезентом слуховые окна, равномерно освещая пространство чердака и отражаясь от обрешеток раскосов. Я увидел здесь все то же совершенство пропорций, которое характеризовало каждый уголок этого дома. Гармония была столь очевидна, что строение казалось нерукотворным, словно оно выросло само по себе.

— Недурно, да? — спросил Антуан.

От волнения у меня перехватило горло.

Антуан вышел на середину чердака.

— Вот здесь обрешетка пострадала во время бури. Толстая ветка упала на крышу — оторвалась под порывом ветра и полетела, как копье. Отремонтировать это будет непросто. Понадобится бургундский каштан, но это не главное. Хуже другое: в Арденнах больше не добывают кровельный сланец, значит, придется ехать за черепицей в Анже и попытаться подобрать нужный размер, цвет и прочность. Более надежный вариант — Португалия. Образцы я получил, они мне не слишком понравились, впрочем, денег все равно нет.

— Дом занесен в реестр исторических памятников? Вы могли бы получать субсидию на его содержание.

— Нет. Нас отвергли. Из-за состояния галереи… Мы ведь продали все панели.

— Чистой воды педантизм. Важен не внутренний декор, а совсем другое!

— Попробуйте убедить в этом членов провинциальной комиссии, уверенных, что позолота — суть архитектуры.

Я знал, что он прав. Работы такого рода не моя специальность, но выложить на ремонт тут придется около пятидесяти тысяч евро, не меньше.

— Можно отложить работы на год и молиться, чтобы не случилось бурь и ураганов. Я все хорошо закрепил, но погода — дама коварная, так что…

Когда мы вернулись в кухню, девочки говорили по телефону с Альбертиной.

— Ты не можешь пойти на концерт с этими женщинами, мама! Ты уронишь свое достоинство! Поговоришь с ними минут десять — постареешь на десять лет.

— Вовсе нет. Вы их не видели: они — моя свита, мои фрейлины. Кстати, могу вам их показать: включите компьютер, я отправлю фотографию.

— Фотографию? Но…

— Во всех дорогих отелях есть специальные кабинки для деловых людей с полным набором компьютерного оборудования. Включайте компьютер, не тяните время.

— Ты прекрасно знаешь, что он в консультации. Хождение туда-сюда займет не меньше четверти часа.

Я позволил себе вмешаться:

— Мой ноутбук при мне и готов к работе. Остается только дать мой адрес госпоже ла Дигьер.

Через несколько минут на экране появился снимок: сначала я заметил только Альбертину. Я предполагал, что она хороша собой, но не думал, что настолько. Смуглое лицо, на котором время почти не оставило следов, обрамляли серебристо-седые волосы, в ушах были серые жемчужные сережки, наверняка фальшивые, но подчеркивавшие красоту светлых, искусно подкрашенных глаз. Рядом с госпожой ла Дигьер две ее спутницы в костюмчиках а-ля Шанель, шарфиках и жемчужных колье, с крашеными отливавшими рыжиной волосами выглядели вульгарными.

Девочки восхищенно вздохнули:

— Ты великолепна!

— Я же вам говорила… А вот господин Фонтанен. Снимала я.

Высокий, худощавый, прекрасно одетый — элегантный костюм, шелковый шейный шарф! — он улыбался открытой, дружеской улыбкой.

— Очень даже койкоприемлемый, — объявила Сара.

— Прошу тебя, выбирай выражения. Нужно говорить бракопригодный.

— Он сделал предложение?

— Пока нет.

— Чего же он ждет?

— Ободрения.

— Ну а ты?

— Я веду себя очень сдержанно. Подчеркиваю, что доходы у меня скромные, а семейные расходы — более чем серьезные.

— Но-но! Твои дочери сами зарабатывают себе на жизнь!

— Да, но дом нас разоряет. И у меня две внучки, за их образование тоже придется платить.

— Ты его напугаешь.

— Очень на это рассчитываю! Страсть должна заглушить голос рассудка.

— Но ему шестьдесят семь лет, бабушка! Разве в шестьдесят семь испытывают страсть? — воскликнула Адель, вызвав всеобщее возмущение.