Именно на его попечение, потому что вдова в «Ла Дигьер» не задержалась: однажды зимним вечером она собрала чемодан, села в поезд, и больше о ней никто никогда не слышал.

В 1947 году жена другого Октава родила ему дочь Альбертину. Здоровье у молодой женщины было хрупкое: она так и не оправилась после родов и вскоре умерла. Тринадцатилетняя Мадлен воспитывала малышку как собственного ребенка. Ее мать, госпожа Жандрон, переехала жить в «Ла Дигьер».

— А ваш отец?

— Он погиб на мосту вместе с Октавом.

Оставшийся в живых Октав хорошо зарабатывал, госпожа Жандрон и маленький Октав получали скудные пособия, которое государство выплачивает вдовам и детям павших героев, но содержание «Ла Дигьер» стоило очень дорого, и за учебу нужно было платить, так что снова пришлось продавать вещи. А потом стряслась новая беда: у Октава-старшего обнаружили рак. Рак поджелудочной железы, который всегда диагностируют слишком поздно. Господин ла Дигьер подвел баланс, понял, что семье грозит катастрофа, и мгновенно нашел решение: госпожа Жандрон должна стать его женой, тогда ей будут платить пенсию, как вдове.

— Так мы с Альбертиной стали сводными сестрами.

Служанка выходит замуж за своего хозяина… Случись это в любой другой семье, сплетен было бы море, но тут никто не усомнился в благородстве намерений. Новобрачная не взяла фамилию мужа и не делила с ним постель. После смерти Октава она передала деньги в распоряжение молодых наследников, оставив себе только причитавшееся ей и Мадлен жалованье.

Молодой Октав нашел хорошую работу в муниципалитете. Его брак с Альбертиной удивил окружающих: они росли как брат с сестрой, никто не думал, что они влюблены друг в друга. Мадлен считала, что их соединила страсть к «Ла Дигьер». От семейных традиций супруги отступили всего один раз: решив, что в роду было предостаточно Октавий и Альбертин, они назвали девочек Сарой и Шарлоттой.

— Времена изменились.

Саре было полгода, когда Октав погиб в автокатастрофе, ужасно банальной и глупой: поздно вечером он возвращался домой, навстречу ехали подвыпившие юнцы, они не справились с управлением, их машину занесло, от удара Октава выбросило на дорогу, и он сломал шею. Пока шло разбирательство и решался вопрос о возмещении ущерба, семье в очередной раз пришлось кое-что продать.

— Постепенно исчезло все — кровати, туалетные столики, ковры, картины и даже ванны и краны начала века.

Проблема с деньгами стояла так остро, что Альбертине некогда было горевать: уверенный в будущем Октав ничего не отложил на черный день и даже жизнь свою не застраховал, а каждый день нужно было покупать еду и каждый месяц — платить за электричество. Мадлен пустила в ход свои скудные сбережения, они привели в порядок поросший бурьяном огород, завели кур, собирали в парке хворост. Альбертина попыталась было найти работу, но от этой идеи быстро пришлось отказаться: никакого диплома у нее не было, она могла бы продавать книги или одежду, но продавщицам платили гроши, а пришлось бы ездить в город, и траты на бензин да на ремонт машины съедали бы всю зарплату. В те ужасные годы на счету был каждый франк.

— Но мы справились, — сказала Мадлен.

— И даже смогли оплатить учебу девочек?

— Вопрос здравого смысла. Им нужно было хорошее образование и востребованные профессии, чтобы зарабатывать на жизнь, а не получать пособие по безработице.

Сара всегда любила животных, так что ей сам бог велел идти в ветеринары:

— Она, конечно, хотела стать врачом, но на медфаке учатся на несколько лет дольше, и девочка, несмотря на наши уговоры, отказалась. А настаивать не позволяло наше положение, — вздохнула Мадлен. — Слава богу, с Клеманс таких проблем не будет. Забавно: в семье адвокатов и деловых людей три девочки из четырех выбрали естественные науки!

Мадлен называла «девочками» и мам, и дочек — так, словно считала их ровесницами…

Шарлотта разделяла современное увлечение информатикой. Компьютеры были повсюду — в школе, муниципальной библиотеке, у друзей, но только — увы! — не у нее дома. Вопреки всем трудностям Шарлотта сумела проявить себя, добилась солидной стипендии и поступила в университет, а не в технический колледж. Она получила два диплома — не скажу, какие именно, — и это позволило ей самой выбирать, где работать.

Какой бы трудной ни была повседневная жизнь, они не чувствовали себя несчастными.

— Мы слишком сильно любили друг друга, чтобы горевать!

К вечеру они совсем выбивались из сил: техники, облегчающей жизнь современной женщины, в доме не было, так что стирали вручную, доили свою единственную корову, чтобы иметь к столу молоко и масло, сами пилили и кололи дрова.

— Денег на уголь у нас не было.

Они вязали свитера и шили себе одежду из купленных на рынке тканей.

— Овечью шерсть мы, правда, не чесали и не пряли! — со смехом добавила Мадлен. — Натуральное было не в моде, никто не купил бы у нас пряжу, но в случае надобности мы готовы были научиться. Ничто нас не пугало. Наоборот. Понимаете, когда человек совершает невозможное, у него есть повод гордиться собой. По воскресеньям мы ходили в церковь — в наших местах это необходимо, если хочешь сохранить свое положение. Альбертина с королевской осанкой восседала на скамье рядом с малышками, люди подходили, чтобы выразить почтение хозяйке «Ла Дигьер», а сами спрашивали себя: интересно, как ей удается платить служанке? Никто не догадывался, что она мне никогда не платила!

Девочки были прекрасно осведомлены об истинном положении дел. Они с детства присутствовали (а научившись считать, и участвовали) при бесконечных сложениях-вычитаниях, производимых взрослыми. Самое главное — питание и отопление. Ну с питанием все понятно, правда, я с удивлением узнал, что опасный грибок, пресловутый домовый гриб, пожирающий дома в Брюсселе, проник и в здешние места, а поскольку он любит сырость и холод, старый бойлер работал круглый год, за исключением нескольких самых жарких дней иными словами, надо было не только кормить девочек, но и защищать дом. У Шарлотты и Сары никогда не было свойственных юности запросов. По счастливой случайности в моде тогда были драные джинсы и дедушкины рубашки, которые продавались по три су за штуку на блошином рынке. В школе им завидовали: еще бы, мать разрешает им носить одежду, которую приходские дамочки считают непристойной! Они ходили, задрав нос, а дома, пересказывая все эти разговоры Альбертине и Мадлен, корчились от смеха. Их не учили бальным танцам, они не брали уроков тенниса и верховой езды, как одноклассницы, но плевать на это хотели: у них был их «Ла Дигьер». Принцессы в лохмотьях и венках из ипомеи, они царствовали над зарослями крапивы, превращали тыквы в «роллс-ройсы», котов в принцев, а бедность — в грезы.

На самом деле, лет через десять, дела слегка наладились. Однажды Альбертина прочла объявление в газете: издателю требовался корректор. Полагаясь на свои превосходные познания в орфографии и грамматике, она написала ему и забыла об этом, а два месяца спустя получила положительный ответ.