Грубые руки втолкнули Танью внутрь. Дверь захлопнулась, ударив ее по лопаткам.

Было темно. Пахло чем-то гадким, вроде сбрызнутого духами тухлого мяса. Глаза постепенно привыкали к темноте. Танье показалось, что она видит ползущий к ней куль тряпья, похожий на огромную улитку.

– Кто здесь? – нервно крикнула она.

– Темно тебе? Там на окне огарок… Возьми! – прошуршал голос.

На подоконнике Танья нашарила свечу и зажгла ее. По грязной комнате, больше похожей на логово зверя, заметались тени. В углу кто-то сидел. Танья поднесла свечу ближе и узнала Вия. Неподвижный, он казался прислоненной к стене мумией, которую набальзамировали, но забыли забинтовать.

Танья хотела убрать свечу, но тут ей почудилось, что Вий усмехнулся. Она испуганно отшатнулась и обнаружила, что веки у Вия полуоткрыты, а по щеке в направлении глаза бежит муха. Зная, что смотреть Вию в глаза ни в коем случае нельзя, Танья быстро повернулась и, на кого-то налетев, вскрикнула.

Куль тряпья подполз совсем близко. Перед ней стояла мать-опекунша Чумья. Это ей, а не Вию принадлежал тот скрипучий голос.

Что может быть лучше для мужчины, чем бархатный фрак гранатового цвета на подкладке из белого атласа, атласный жилет, затканный золотом или серебром, кружевное жабо, белый галстук, казимировые белые панталоны, чулки с вышитыми углами и лакированные туфли?

Вестник парижских мод, 1840

– Садись на пол! Я хочу ощупать твое лицо! – приказала мать-опекунша.

Танья села, скрывая невольный страх. Чтобы без дрожи смотреть на мать-опекуншу, требовались даже не крепкие нервы, а их отсутствие. Лицо Чумьи напоминало вываренное мясо. Бровей, волос, даже ушей не было. Говорили, во время осады Нарсана, когда она возглавляла отряд обреченцев, на нее плеснули со стены раскаленным свинцом. Стоявшие рядом сгорели, но мать-опекунша непонятным образом выжила.

Ком тряпья протянул руку, и на шею Танье легли ссохшиеся пальцы. Мать-опекунша была слепа. Разговаривая с магусами, она держала руку у них на шее, по ударам сердца безошибочно определяя внутреннее состояние человека.

– Ты хорошенькая… – прошуршала она. – Гладкая кожа, новое гибкое тело. Твое имя?

– Танья Грутти.

Танья увидела, как мать-опекунша скривилась.

– Дочь Лео-Поля и Софь-И? Ну конечно! Та самая Грутти! Ты знаешь, что меня обвиняют в смерти твоих родителей?

Танье было известно, что врать опекунше бесполезно.

– Знаю! – твердо ответила она.

Пальцы Чумьи сжались на ее горле так сильно, что Танья закашлялась. Она решила, что старуха хочет ее задушить. Но тут пальцы разжались.

– И..? Что ты по этому поводу думаешь? – вкрадчиво спросила мать-опекунша.

– Ничего. Мне все равно. Если они позволили себя убить – так им и надо! – с раздражением ответила Танья.

Мать-опекунша согласно кивнула. Покрытые шрамами щеки растянулись в подобии улыбки.

– Хороший ответ, даже если ты врешь. Если же ты правда так думаешь, то ответ отличный, – просипела она. – Сколько тебе, Танья Грутти, дочь Лео-Поля и Софь-И?

Танья закрыла глаза, боясь ошибиться. Вдруг ценз поменяли, и ей сейчас откажут, заявив, что она слишком старая? Такие случаи бывали. Им бы только придраться.

– Шесть тысяч пятьсот девяносто дней! – отрапортовала она, как на смотре.

Чумья отпустила ее шею и ободряюще похлопала Танью по щеке.

– Шесть тысяч дней! Пора переучиваться. Ты и там собираешься так говорить?

– А что?

– Они считают время иначе. Тебе восемнадцать лет. Запомни это. Кроме того, ты больше не Танья Грутти. У них тебя будут звать Таня Гроттер.

Танья облизала губы, пробуя на вкус новые для нее слова. Старуха приблизила к ней изуродованное лицо.

– Чем-то недовольна? – проницательно спросила она.

– Таня Гроттер – звучит кошмарно.

Чумья усмехнулась.

– Не нравится – можешь остаться!

– Ну уж нет! Я не останусь! – Танья испытала сильное желание рубануть ее по кадыку ребром ладони. Но тогда ей ничего не светит. Да и палачу придется просыпаться среди ночи, лишая себя отдыха.

Мать-опекунша вновь сжала пальцами ее шею. Танья была уверена, что сердце у нее не стало биться сильнее, однако мать-опекунша все равно что-то ощутила.

– Мне доложили об одной любопытной вещи. Крайне любопытной вещи, – задумчиво прошамкала она. – Меньше всех грандов было у моего ученика Гулеба.

«Ничего ей не докладывали! Она знала с самого начала! Тиштря был с ней на телепатической связи», – сообразила Танья, боясь только одного: выдать свою ненависть к старухе сердцебиением.

– Но почему, скажи мне??? – вкрадчиво продолжала Чумья.

– Что «почему»? Почему Гулеб в семерке? Я-то что решаю? Я не судья! – Танья оглянулась на угол, где немым свидетелем их разговора сидел Вий. Кажется, он так ни разу и не шевельнулся.

– Допустим. Но почему ты не сказала об этом, когда тебя хотели повесить? Ведь ты отлично знала про гранды и про то, что твой шип мог украсть только Гулеб!

– А кто бы меня послушал? Судьи – бараны! Особенно Тиштря! – сказала Танья с такой искренней досадой, что Чумья не стала распутывать клубок дальше.

– У тебя странный характер, Грутти! Никак не подберу к тебе ключ. Вроде ты все говоришь правильно, но что-то в тебе не так… Какая-то добренькая гниль внутри! Чем-то ты напоминаешь мне своих родителей. Возможно, стоило бы тебя вздернуть, – просипела она.

Чумья говорила спокойно, но Танья буквально увидела волосок, на котором повисла ее жизнь.

– Хотя почему бы не рискнуть? – продолжала мать-опекунша, убеждая себя. – Сколько я посылала к ним тех, в ком была уверена, сильных, хитрых, живучих – и что?.. Ни один не совершил того, ради чего был послан! Годы напрасных ожиданий! Хоть бы один вернулся назад, чтобы я смогла дотянуться до его горла!.. Нет, девочка! В тебе я не ошиблась, и именно потому, что ошибалась в других! Не просто так ты победила в Великой Гонке. Ты выполнишь то, за чем тебя посылают…

Последние слова Чумья почти бормотала.

– Зачем меня посылают? Что я должна буду сделать? – жадно спросила Танья.

Очнувшись, мать-опекунша вздрогнула.

– Ты узнаешь об этом, когда придет время… И остальные тоже! Каждый будет знать свою часть задания, и ни один не сумеет помешать другому! Пока же запомни главное. Вы лучшее, что у нас есть. Когда-нибудь с вашей помощью миры сольются, и тот другой станет таким же, как и наш.

– Заманчиво! – не задумываясь, брякнула Танья и испуганно втянула голову в плечи.