Все это ваше волненье и мысленная борьба есть больше ничего,как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно – чорта. Но вы неупускайте из виду, что он щелкопер и весь состоит из надуванья… Вы эту скотинубейте по морде и не смущайтесь ничем. Он – точно мелкий чиновник, забравшийся вгород будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоиттолько немножко струсить и податься назад – тут-то он и пойдет храбриться. Акак только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из неговеликана… Пословица не бывает даром, а пословица говорит: Хвалился чорт всеммиром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти.

Н.В. Гоголь

Жизнь счастливого человека – это полоса сверхзадач.

Дождь барабанил в стекло. Шторы из предосторожности былиплотно задернуты. Мама спала у себя в комнате через стену, но даже во снеухитрялась замечать свет в соседнем окне, тускло разливавшийся по стене дома.Генка Бульонов, терпеливо дождавшийся, пока она заснет, метался теперь потесной комнатке. В могучей груди почти двухметрового пятнадцатилетнеголоботряса кипящей ртутью бурлило негодование. На соседней улице Ленка Мумриковаотмечала день рождения. Мумрикова, выбившаяся из шестерок в тузы посленеобъяснимого исчезновения Пипы Дурневой, не мелочилась. Родители были сосланына дачу без права возвращения. Весь класс – а Ленка пригласила всех, не большеи не меньше – собирался гудеть всю ночь.

Весь класс, за вычетом Генки. Мама считала, что ему полезноложиться спать в десять часов. «Ты у меня такой слабенький!» – повторяла она,хотя в последний раз Бульон болел гриппом в третьем классе, про остальные жеболячки знал только из энциклопедического словаря.

И вот теперь было уже два часа ночи. Мама давно спала, аГенка, раздраженный, как болотный хмырь, бегал по комнате и страдал. Ослушатьсямаму – об этом он даже помыслить не мог. При малейшей попытке неповиновения онавначале говорила колючим голосом, затем глотала сердечные лекарства и, наконец,принималась плакать – Генка же ощущал, что его потрошат заживо.

Мама у Бульона была особа экстраординарная. Ее вполне можнобыло занести в реестр уникальных, астрально опекаемых лопухоидов, тщательнопополняемый белым магом Агриппой IV с 1094 года. Генка поднимал донышком кверхугирю в двадцать четыре килограмма, а она мазала зеленкой каждый его прыщик,превращая его в нечто среднее между жабой и ягуаром. Бульон забрасывал вкорзину мяч через всю баскетбольную площадку, а она водила его в школу за ручкуи требовала носить шапку с помпоном до середины мая.

Вспомнив об этом, Генка взвыл и в животной тоске толкнулстол. На пол обрушилась стопка книг по оккультизму. Запестрели руны, коварнозамигали алкогольными градусами астрологические таблицы. Бульонов наклонился.Верхняя книга была открыта где-то на середине. Расправляя подогнувшуюсястраницу, Генка выхватил из текста следующую фразу:

«В самое ближайшее время вас ждут крупные неприятности».

Генке это не понравилось. В третьем часу ночи он всегдастановился излишне впечатлительным. Страшнее скоропостижной смерти для негобыли лишь утепленные стельки и жилетка с красными лошадками, которую мамаподарила ему на день рождения. Он закрыл глаза, забродил пальцем по странице и,уткнувшись наобум в одну из строк, вновь прочитал:

«…коренной перелом в судьбе и дальняя дорога…»

Суеверный Генка задышал через нос. А тут еще, словнонасмехаясь, кто-то энергично забарабанил в окно восьмого этажа. Форточкараспахнулась. Тюлевые шторы вздулись и опали. Генка явственно увидел длиннуюбелую руку, которая, просунувшись в форточку, потянула задвижку рамы. Бульон отужаса заорал и закрыл глаза.

– Ты чего, с дуба рухнул? Своих не узнаешь? –прошипел кто-то.

Генка перестал орать и открыл один глаз. На подоконникесидела Гробыня и, положив подбородок на руки, с интересом изучала его. Наколенях у Склеповой лежала труба пылесоса. Сам пылесос стоял рядом.

«Вот это девчонка! Карабкаться на восьмой этаж, да еще спылесосом!» – ошарашенно, но одновременно с восторгом подумал Генка.

– Бульон, а Бульон! Лапочка, дай попить, а то так естьхочется, что переночевать негде! – насмешливо попросила Гробыня.

Генка заметался. Чтобы попасть ночью на кухню, нужно пройтимимо комнаты чутко спящей мамы, что было опаснее фронтовой разведки.Застигнутый врагом разведчик хотя бы успевал застрелиться. К счастью, Склеповашутила: пить ей не хотелось. Разве что пива с Гломовым.

– Чего молчишь, как карась? А «здрасьте» кто будетговорить? Девушка может обидеться! – пригрозила Гробыня.

– Здрасьте! – послушно повторил Бульонов.

– Ну спасибочки, облагодетельствовал молодую икрасивую! А теперь сразу говори «до свиданья»! Или на худой конец «чао-какао».Ну-с, я жду! – распорядилась Склепова.

Генка растерялся. Он никак этого не ожидал.

– Попрощаться? Так сразу? А как же…

– А ты на что надеялся, котик? На романтическое трио:ты, я и луна? – проворковала Гробыня. – Я за этим и залетела, чтобыпопрощаться. Я возвращаюсь в Тиби… Впрочем, тебе не важно знать куда… Если утебя есть какие-то другие прощальные слова, я внимательно слушаю!.. Нету слов?Хм… Ну тогда будем работать по сокращенной программе. Так и быть, можешь меняпоцеловать!

– Поцеловать? – изумленно переспросил Бульонов. Досих пор он целовал только маму и иногда бабушку. Это было тоже полезно в своемроде, хотя они и не летали на пылесосе.

– О нет! Он и этого не умеет! – простоналаСклепова. – Ну да, поцеловать! У тебя бумага есть?

– За-зачем бу-бумага? – не понял Генка.

– Как зачем? Я тебе схемку нарисую!

– Не надо! – отважно отказался Бульонов.

Он неуклюже приблизился, помялся и, набравшись храбрости,клюнул Гробыню в щеку. При этом обнаружилось, что он выше ее на две головы.

– И это все южные страсти? Эх ты, вечная мерзлота!Девушка с тобой плесенью покроется! Робкий ты, Бульон, какой-то! –разочарованно хмыкнула Склепова.

– А ты не робкая? – обиделся Генка.

Гробыня вздохнула:

– Ах, Бульон, я прошла суровую жизненную школу! У менябыла не жизнь, а сплошная азбука выживания! Одна Гроттерша извела тонны моегодрагоценного здоровья.