Такие «избранные» послушники за стол монашеский ещё не садились, но и с трудниками не столовались. В каждом монастыре, конечно, свой устав, но такое разделение в пище – специфическая черта русского монашества. Я путешествовал по Румынии, Молдавии, Болгарии и Сербии, жил в Греции, и нигде на Балканах я не встречал такой пищевой дифференциации в зависимости от статуса подвизающегося. Ведь если вдуматься, по монашеским меркам это просто неприлично и стыдно, но привыкшего к разнообразному чинопочитанию русского человека это не удивляет. Даже на Украине я не встречал таких монастырей. Но в России, как в Индии, в тюрьмах и монастырях, люди делятся «по мастям». В жизни, как мне видится, то же самое, только более завуалированно. Недаром есть понимание чиновничьей должности как «кормушки». Полагаю, все вы понимаете, что хорошая еда в монастыре – это дополнительный аттракцион для желающих праздно проводить своё время, играя роль подвижника. От этого и разделение. Хочешь хорошо кушать? – Стремись в братию и оказывай лояльность отцам. Свобода дороже – питайся с внешними. Прямо слепок с российской действительности.

Но вернёмся к любимому мной некогда пьянству. Тема на самом деле очень серьёзная – в монастыри, как в реабилитационные центры, на послушания отправляется большое количество химически зависимых людей. Многие из них, пообтесавшись, впоследствии принимают постриг, а то и сан. Я уже говорил, что зависимые, если не оставляют своего поприща, считаются подвижниками и духовными борцами. Но такая «духовная» борьба с пьянством на поверку является русской рулеткой, поскольку борьба предусматривает победы и поражения, то есть запои и длительные периоды трезвения, после чего подвижник вновь наступает на пробку и следует горькое падение в яму алкогольной интоксикации. Алкоголизм очень напоминает подвижничество – смирение от падения, раздвоенность сознания, когда и хочется и колется, преодоление жесточайших похмельных депрессий и сосредоточение на процессе контроля своего влечения к алкоголю. Это задаёт жизни алкоголика определённый драйв, как подвижничество задаёт драйв жизни монаха, но сама жизнь со своими подарками проносится мимо, пока алкаш самовлюблённо пребывает в своей борьбе, с трясущимися руками и сверхценными идеями добирая мистического опыта в делирии.

Духовная борьба с зелёным змием часто продолжается до самой смерти, которая обычно приходит куда раньше положенного срока. С наркоманами в монастыре легче, поскольку на послушании нарк лишается порочного круга знакомств и просто не знает, где в окрестностях монастыря найти наркотик. Конечно, настоящая свинья грязь всегда найдёт, но обычно на период послушания наркоман держится, срываясь уже по приезде в свой город. Родственники после срыва опять отправляют его в монастырь. Многие таким образом постепенно отходят от наркотиков и становятся трезвенниками, заменяя свой прежний порочный образ жизни жизнью воздержанной и церковной. Знаю лично не одного такого парня, сменившего шприц на чётки. Конечно, их жизнь идёт с момента обращения под чутким руководством духовника и окрашена в религиозные цвета, но это всё-таки лучше, чем прокалывать последние штаны, воровать и отправляться на длительную «реабилитацию» в тюрьму. Правда, когда наркоманов в монастыре много и сам монастырь либерален в уставе, они объединяются, начиная кучковаться и «мутить» – красть монастырское добро, скот и продавать, находя на вырученные деньги какой-нибудь яд для души и упарываясь в хлам, иногда «отъезжая» в своей келье в мир иной, чему я лично пару раз был свидетелем.

Но с алкоголиками в монастырях гораздо труднее, поскольку этот жидкий наркотик доступен и на краю света, даже в самом отдалённом захолустье, куда можно сбежать от суеты житейской на скит, есть спиртное. Причём дешёвое спиртное – самогон или какой-нибудь аптечный боярышник. Алкоголик – это довольно узнаваемый и даже привычный для российской действительности типаж, и в этой привычности скрыта большая трагедия. В каждом монастыре обычно обретаются не один и не два страждущих пиянственной страстью, есть с кем скооперироваться и напиться. К тому же православное христианство – алкогольная культура. «И вино веселит сердце человека» – сказано в писании. Держаться при желании можно до какого-нибудь двунадесятого праздника. Но когда на стол ставят кагор и начинают пить для душевного веселия с молитвами и праздничными песнопениями, рука алкаша весело тянется за благословлённой самим Богом рюмкой. Для человека, не страдающего алкоголизмом, это не представляет никакой опасности, но для алкоголика хряпнуть на праздничной трапезе кагорчика это как закурить на бензоколонке. Может, пронесёт, а может, и нет. Но кто тебе об этом напомнит в момент праздника? В церкви же учат, что алкоголизм – злая страсть и бесовское наваждение, а само вино – чуть ли не кровь Христова. Как может бес искусить, когда батюшка старец благословил трапезу широким крестом вместе с разложенными яствами и винишком? Тем более что перед этим ты причастился пречистых тела и крови Господних, и в их божественный состав входит вино. Всё располагает к духовности, и ты не плошай – выпей, да не пьяней, сохраняй здравый смысл. Владей собой, вооружившись молитвой и таинствами. Благодать должна помогать – так мыслит монашествующий с проблемами по части алкоголя, в очередной раз обманывая сам себя. К тому же он поговел, причастился, сил духовных поднабрался и вот на этот раз-то точно победит злую пианственную страсть.

Заканчивается такая праздничная трапеза обычно через неделю дикой трясучкой, глумной головой и покаянной болью сердца, когда желудок отказывается принимать в себя алкоголь и извергает его с болью и желчью. Самого оступившегося брата в эти адские минуты ругают, хулят, а то и бьют, ведь монашествующий горазд творить в эти дни, как любят шутить подвижники, великие «чудотворения». Сколько я таких «чудотворцев» навидался на своем монашеском пути, не перечесть. Да и сам, бывало, чудил не по-детски. В итоге обычно протрезвевшего монашествующего оставляют в монастыре, если он пострижен здесь и если нужен для послушания.

В иных случаях, разумеется, с позором выгоняют. То есть приехал алкоголик в монастырь лечиться, выпил по благословению винишка на трапезе, набедокурил с три короба и с позором был выгнан, как охальник и нечестивец.

Видал я много таких – особенно в одном монастыре Курской епархии, где я провёл в общей сложности года два. Выгоняют ненужных с большим позором. Один пожилой уже мужик обретался в монастыре и однажды получил пенсию по инвалидности и так на неё нарезался, что обгадился в келье по большому. Его даже выгонять не стали – взяли вчетвером вместе с матрасом и выбросили на помойку вместе с вещами. Была поздняя осень, и уже подморозило инеем землю. Тот, бедный, лежит в вонючей помойке в грязных коробках, яичной скорлупе и мокрой помоечной картофельной шелухе с полными штанами экскрементов, трясётся от будуна и холода, а все проходящие плюются с отвращением. Зябко, тошно, да и физически даже ступить не может… Некоторые из таких болящих во время очередного запоя умирали прямо в монастыре. Был ещё один случай в этом же монастыре, когда трудники заметили зимой лежащего на снегу в хлам пьяного замерзающего мужика. Его занесли в келью, которая называлась «вокзал» и где обретался прибившийся к монастырю криминальный сброд. Там стояли сколоченные в два этажа нары и жили люди с тюремным опытом. Они постоянно курили и варили чифир. Благочинный использовал вокзальных для самых грязных работ (не белоручек же, поющих на клиросе, посылать телячье говно месить), но сам в их внутреннюю жизнь не вмешивался, хотя участковый на «вокзале» был частым гостем. Увидев принесённого мужика, с «пальмы» спрыгнул смотрящий кельи и налил замёрзшему бортовой стакан самогону для сугреву. Тот выпил, естественно, но не разобрался в ситуации и саданул смотрящему кельи в рог. Тот не понёс оскорбления, схватил пику и ударил вокзальному гостю в бочину. Пока ехала скорая, замёрзший истёк кровью и умер. После этого нары на «вокзале» наконец сломали.