Первый раз я ушёл от отца В. после моего первого большого разочарования в духовенстве, хотя после я ещё не один год подвизался в монастырях. Но то первое разочарование сравнимо с детским пониманием, что нет никакого доброго дедушки Мороза, хотя и отец В. со своим подчёркнутым идеализмом сильно его напоминал. Сама история разочарования такова: в нашу общину прибился как-то один парень, цыган-наркоман. Неплохой такой парень. Спортсмен. Его привёл к отцу В. тренер по рукопашному бою, чтобы спасти от героиновой зависимости. Сашос (так звали цыгана) быстро влился в общину и молитву, и казалось, что преуспевает в подвижничестве и укрепляется в трезвости. Но затем Сашос впал в искушение и спелся с другим наркоманом в общине. Они вместе начали «мутить».

Однажды кто-то украл партию золотых крестиков (Марина была из семьи генерала КГБ и, используя конторские связи, получила лицензию на торговлю золотыми изделиями), и отец В. перед всем братством на трапезе гневно обвинил в этом Сашоса. Мол, Бог тебя накажет за святотатство. Как я потом узнал, к этой краже он был совершенно непричастен и о. В. говорил чисто на эмоциях. От него – мудрого добрячка внешне – такого финта не ожидаешь, поэтому бьёт сильно. К тому же Сашос полюбил о. В. почти как отца. Это обвинение в краже со стороны священника сильно ударило по Сашосу, он как-то сразу осунулся и посерел. А на следующий день нашли его окоченевший труп на поле возле храма – передозировка. Приехала милиция, и сотрудники опросили отца В., что это за человек, на что отец В. сказал – не знаю. Что, мол, я сторож какому-то цыгану? Затем священник собрал братство, чтобы решить, «куда двигаться дальше», чтобы все сделали свои выводы и продолжили спасаться, как будто ничего страшного не произошло.

И тут мне стало не по себе. Вроде как всё правильно, никто, кроме беса, не виноват (Сашос сам сделал свой выбор, и не было смысла подставлять под удар всю общину), но отец В. позиционировал себя именно как человек, спасающий божественной милостью алкоголиков и наркоманов. Под эту миссию привлекались немалые деньги от его духовных чад. Отец В. выстроил корпус для зависимых и построил (не на храмовой земле) хороший бревенчатый дом для себя. В то же время он не нёс никакой, повторюсь – совершенно никакой ответственности за плоды своего православного целительства, но рекламировал себя, своё братство, в многочисленных газетах как истинный путь, как выход для зависимых, выдавая пафос за правду. Я тогда надел старую куртку Сашоса и в первый раз пошёл путешествовать, обвинив о. В. в том, что это братство трезвости для него самого как игрушка, как персональный дурдом для психиатра на пенсии, только, в отличие от врачей, он ни за что не отвечает. А для самих привлечённых его словами людей это не игрушки, а русская рулетка…

Затем – уже через долгих шестнадцать лет – я снова надел эту куртку, когда поехал на реабилитацию в Дом надежды на горе под Санкт-Петербургом. Там мне наконец помогли, и с тех пор я совершенно не употребляю алкоголь по милости свыше. Эта случайно найденная матерью куртка показалась мне голосом с того света – знаком от моего приятеля Сашоса в благодарность за то, что я тогда, шестнадцать лет назад, вступился за его память и обвинил отца В. в том, что он не тот, за кого себя выдаёт.

Можно, конечно, сказать, что моё бунтарство против о. В. является попыткой самооправдания и возвращения на свою блевотину, ведь я вновь вернулся к употреблению на целых долгих шестнадцать лет. Но сейчас правота тех моих слов видна как дважды два. Отец В. уже давно выгнал своего пациента Виталика, того самого, который продал свой дом, чтобы построить на храмовой земле мастерские. Мастерские (довольно серьёзный комплекс построек) принадлежат теперь храму, а в корпусе, на который отец В. во всеуслышание собирал деньги как на помощь в лечении зависимых, сейчас проживает сестричество, которым управляет та самая Марина – староста храма. А дом Виталика, что он продал для «общего дела»… А что дом? Мало ли людей продают свои квартиры и дома, чтобы обеспечить свои религиозные нужды?

В момент очарования духовностью они готовы на многие жертвы, но редко кто выдерживает такой стиль до самого конца. В особенности, если видят, как те, кто очаровывает их духовностью, в сущности, своей выгоды не теряют. Тот же отец В. построил ведь свой новый дом не на храмовой земле, чтобы в случае выхода за штат не потерять его, как Виталик – свои мастерские. Лох – это судьба. Ну а отец В., как и прежде, уважаемый духовник, и о кладбище алкоголиков, кому он так и не смог помочь, хотя и очаровывал несбыточными надеждами, никто практически не знает. Сколько их, безвестных людей, кому он красиво рисовал трезвое будущее и одурманивал благоговейными словесами?

На самом деле вымаливать помощь алкоголику акафистами и пятисотницами – это практически то же самое, как вымаливать богатство или исцеление от рака. Бывает спонтанная ремиссия, не спорю (кому-то и куш с неба падает), некоторым помогает всё это хотя бы ненадолго, но по сути все эти молитвы и посты – бесцельный труд, бенефициаром которого становится только сам храм, получающий пожертвования на «лечение больных», и священник. Больные, бывает, держатся какое-то время, перед тем как начать всё сначала, возвращаясь на свою блевотину, поскольку в православии настоящей программы исцеления просто-напросто не существует, хотя подобные отцу В. духовники пафосно распространяют другую выгодную им информацию, запутывая своей кажущейся искренностью, подвижничеством и благообразным внешним видом. И самое страшное в этой ситуации – никто не несёт за это псевдоцелительство никакой ответственности.

Сразу скажу, что своих обязательств о. В. передо мной не выполнил и с собой на Афон не взял, поскольку теперь я больше стоял на стороне интересов братства, а не на его священнической стороне, и пытался поднять братство на новый уровень. Впрочем, Марина оплатила мне часть дороги, учитывая, что я круглыми сутками пел и пономарил, помогая отцам и с отпеваниями. К тому же отец В. встретил меня уже на Афоне и поручился перед духовником.

Опять же, я не пил во исполнение обета, но буквально за месяц до отбытия на Афон пришлось начать употреблять по благословению схимонахини Серафимы из Дивеево, с которой я общался последние месяцы перед отъездом на Афон. Матушка сама винишко жаловала и покушать любила. Моя воздержанность показалась ей проявлениями царицы страстей – гордыни, и она обрушилась на мой обет со всем своим горячим темпераментом. Я какое-то время держался, но она нападала на меня, чуть ли не осыпая проклятиями за, как она считала, горделивую позу. Благословение, говорила, тебе от Бога и Матери Божьей выпивать, поскольку на Афоне все выпивают. Ну я подумал: раз сам Бог через матушку мне разрешает употреблять, значит, так тому и быть. Не знаю, к лучшему ли были её слова – быть может, придерживаясь обета, я бы прилепился к афонской братии и принял там постриг. Если смотреть с этой стороны, тогда да – к лучшему. Но вообще мне тогда было ещё двадцать семь лет и бухать мне по этому Божьему благословению предстояло ещё лет так тринадцать, а это, вы уж поверьте, крайне тяжёлое и обременительное занятие.

На Афоне действительно вино льётся рекой, и в особенности на кельях употребляют его, как и крепкие спиртные напитки, весьма в большом количестве. Обычно на престольный праздник того или иного монастыря собирается весь афонский сброд – сиромахи и келиоты, любящие праздники и вино, от которого ломятся столы. Помню, как один русский келиот рассаживал русских по разным столам, чтобы всем вина больше досталось. Греки-то – они употребляют вино как чай, для лёгкой радости, для желудка. Русские же пьют, чтобы опьянеть, поэтому стараются влить в себя как можно больше. Я лично умудрялся в Великой Лавре выпивать по семь стаканов отборного вина, отчего еле доплетался до кельи. Вино как приправа для жизни: если к нему относишься по-иному, лучше вообще не связываться с алкоголем. Как жаль, что все эти мудрые схимонахини и игумены до меня не донесли эту простую идею.