– Привет, – сказала я.

Мне стало интересно, как я выгляжу в его глазах? В тот день у меня были накладные ресницы. Это было в начале 2016 года – у всех были накладные ресницы. В то время я не думала, что выгляжу глупо, но, вероятно, так оно и было.

– Закончились уроки в школе? – спросил он.

– Да. Иду домой. – Сказав это, я посмотрела на высотку, на восьмой этаж. Я моментально узнавала с земли свой этаж по уродливым красно-зеленым полосатым занавескам в окне соседней квартиры номер тридцать пять. Своего рода отличительный знак.

– Живешь там, наверху? – спросил Роан.

– Ага, – сказала я. – Там, наверху.

– Готов поспорить, оттуда красивый вид.

Я пожала плечами. Лично я с радостью отказалась бы от вида ради дома с большим количеством комнат.

– Итак, наша следующая встреча?

– В среду, – сказала я.

– В семнадцать тридцать?

– Ага.

– Значит, увидимся в среду.

– Да. Увидимся в среду.

Я направилась к входу в дом. Открывая дверь, я обернулась, потому что почему-то ожидала, что Роан все еще будет стоять и наблюдать за мной. Но он не наблюдал. Он ушел.

* * *

Роан и его семья переехали в квартиру недалеко от Портман-центра в январе прошлого года. Откуда я это знаю? Потому что я видела их буквально в тот день, когда они въехали в новый дом. Я шла в деревню по тем большим улицам, которые ведут от моего микрорайона в гору, по улицам, где полно особняков, машин «Тесла» и ворот с электронными замками.

Во втором ряду был припаркован фургон с включенной аварийкой, и несколько молодых парней разгружали ящики, лампы, стулья и прочее. Дверь в дом была распахнута настежь, а мне всегда нравилось заглядывать в открытые двери, и я увидела женщину – худую, в джинсах, розовом джемпере и кроссовках. Тонкие светлые волосы до плеч. И еще там был мальчик, подросток, и они вносили вещи в дверь в конце коридора, а потом им навстречу появился мужчина, и это был он. Роан. В толстовке и джинсах. Он подошел к задней части фургона и что-то сказал одному из парней внутри, и я уже было пошла дальше, как у меня внезапно возникло желание дать ему знать, что я его видела. Я уже собралась перейти улицу и поздороваться, когда появилась женщина в розовом джемпере. Тогда я не знала точно, что она его жена, но, с другой стороны, кто еще это мог быть?

Они что-то сказали друг другу, а затем оба скрылись в фургоне. У меня перехватило дыхание, и я пошла своей дорогой. Но прежде чем пойти дальше, я заметила номер на их входной двери: семнадцать.

Я ни разу не сказала Роану, что видела, как он переезжал в свой новый дом. Мы не говорили о таких вещах. Я даже не задумывалась о том, где он живет или какова его жизнь за пределами нашей комнаты в Портман-центре. Во время следующего сеанса, дня через четыре после его переезда, мы сразу же приступили к нашим обычным делам. Он не сказал мне, что переехал, и я не сказала ему, что знаю об этом.

Затем, примерно через пару недель, Роан сказал, что, по его мнению, мы скоро сможем прекратить наши сеансы. Он сказал это так, будто мне приятно это слышать. Как будто это то, чего мне очень хочется, как будто это была школа или уроки плавания. Он сказал, что, по его мнению, еще два или три сеанса должны «привести нас к тому, к чему мы должны прийти».

Странно, знаете ли, потому что я не дурочка, и все же я была ею, раз я думала, что наши сеансы будут продолжаться до тех пор, пока я не захочу остановиться. Или, может, даже бесконечно.

– Откуда вы знаете? – спросила я. – Откуда вы знаете, к чему мы должны прийти?

Он улыбнулся своей странной, ленивой улыбкой, как будто его это не беспокоит, мол: гори все синим пламенем!

– Это моя работа, Сафайр.

– Да, но разве я не имею права голоса?

– Конечно, имеешь. Конечно. Что бы ты сказала?

Я была вынуждена остановиться и задуматься над своим ответом, потому что я не совсем понимала, чего хочу. На неком глубинном уровне мне по-прежнему требовались еженедельные рамки часа, проведенного в кабинете Роана. Привычный вид подвесного потолка с тремя галогеновыми лампами, одной болезненно-желтой и двумя ярко-белыми. Окно с двойным остеклением с видом на сломанную ветку дерева, которая зимними вечерами, когда дул ветер, раскачивалась взад-вперед, рассекая тени сквозь натриевый свет уличного фонаря. Два красных стула, обитых мягкой тканью. Низкий деревянный столик с салфетками и маленькая белая лампа. Коричневый ковер с белым засохшим пятном у изножья кресла. Приглушенные звуки проходящих мимо двери людей. Я хотела и дальше каждую неделю видеть ноги Роана, в кожаных туфлях на шнурках, в белых кроссовках, в дурацких сандалиях на липучках или в зимних ботинках.

Мне хотелось слышать его низкий размеренный голос, задающий вопросы, его легкое покашливание, пока он ждал моего ответа. А затем, после сеанса, я хотела пройти мимо театральной студии, мимо станции метро, мимо фермерского рынка, мимо театра, чувствуя, как под моими ногами меняется текстура времени года: скользкие, мокрые листья, раскаленная от солнца брусчатка, чавкающий снег, грязные лужи, что угодно. Все эти долгие месяцы, а теперь и годы, с Роаном Форсом, как они могли закончиться? Это все равно что сказать мне, что дня и ночи больше не будет, что в сутках больше не двадцать четыре часа. Это было так фундаментально.

– Я бы сказала, что я еще не готова, – в конце концов промямлила я.

– Как, по-твоему, в чем именно ты не готова?

Я пожала плечами и сказала какую-то хрень о том, что меня иногда по-прежнему тянет причинить себе вред, хотя такого желания у меня не возникало вот уже более года.

Он посмотрел на меня так, словно видел меня насквозь.

– Хорошо, – сказал он. – Пусть будут еще две или три недели. Но, честно говоря, я не думаю, что в этом есть необходимость. Ты просто чудо, Сафайр. Мы проделали невероятную работу. Ты должна быть довольна.

Я все еще не рассказала ему о том плохом, что случилось со мной, когда я была в пятом классе. Нет, я хотела сказать ему, чтобы он заткнулся. Я хотела сказать: когда мне было десять лет, кто-то сделал со мной что-то невыносимое, а вы говорите со мной без перерыва более трех лет и до сих пор этого не знаете, так как же вы можете говорить, что я должна быть довольна? Меня так и подмывало сказать ему: вы дерьмовый психолог. Я много чего хотела сказать. Но я не сказала. Я просто ушла.

Через три недели Роан Форс закончил наши сеансы. Он попытался сделать из этого большой, счастливый момент.

Я сделала вид, будто все хорошо.

Но это было не хорошо.

Это было далеко не хорошо.

Я говорила вам, что я хорошо обученный убийца? Что я воин-ниндзя?

Ну, вообще-то, не совсем. Но у меня черный пояс по тхэквондо. Прямо через дорогу от меня, в спорткомплексе, есть школа боевых искусств. Профессионалы называют ее словом «додзё», и я хожу туда с шести лет. Так что вы наверняка решите, что я могла бы в два счета защитить себя от тощего шестиклассника с похотливыми руками и нездоровым складом ума. Но нет, я была жалкой, я позволила этому случиться, а потом годами наказывала себя за это, а тем временем Харрисон Джон спокойно перешел в среднюю школу.