подавленная, одинокая, Галя сошлась с каким-то ничтожеством. Тот ее бросил. Она покорно перешла к его приятелю: “жить не хотелось, умирать не решалась, тянула лямку кое-как…”, пока не “оборвала”.

Выясняется, однако, что и новая жизнь, трудовая слава морального успокоения “мятущейся душе” не приносят. В ответ на слова, что, перейдя из конторы в цех, она совершила своевременный, нужный поступок, Галя с горечью замечает: “Я скоро поняла, что дело не во мне. Нужен был поступок, а не человек, то есть не весь человек”.

Личное и общественное, “человеческое» и “производственное”, как видно, наглухо разгорожены в ее сознании. Никакой, хотя бы минимальной, радости от творческого труда, патриотической воодушевленности всем, чем жил народ в военные годы, живого ощущения коллектива советских людей Галя не испытывает. Она уныло говорит о людях – “все хорошие, а одного, своего, не найти”. Но вот “свой” находится – и всё в порядке»[79].

Столь тонкие наблюдения, особенно с переходом в область идеологии, да еще и озвученные через печатный орган Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), гарантировали обсуждение «на местах».

Кроме того, вслед за статьей, 3 февраля, именно вопросу «правильного» изображения положительных героев было посвящено специальное собрание писателей города:

«В Доме писателя имени Маяковского состоялось общее собрание ленинградских прозаиков, поэтов, драматургов и критиков. Оно было посвящено теме “Партия и образы большевиков в советской литературе”.

Во вступительном слове доктор филологических наук проф[ессор] Б. С. Мейлах сказал:

– За 30 лет своего развития советская литература создала ряд ценных произведений, показывающих роль партии в развитии нашего государства, в социалистическом строительстве. Однако здесь писателям еще предстоит создать очень многое. Тов. Мейлах отметил, что некоторые авторы изображают коммунистов, не показывая их связи с массами, вне всенародной борьбы за социализм.

Председатель Ленинградского отделения Союза советских писателей А. Прокофьев критиковал ряд произведений, упрощенно трактующих образ большевика»[80].

Но в случае с пьесой О. Ф. Берггольц и Г. П. Макогоненко произошло довольно редкое для конца 40‐х гг. событие – авторам удалось вырваться из стальных щупальцев большевистской критики. И причиной тому было совершенно исключительное положение, которое занимала Ольга Федоровна Берггольц в послевоенном Ленинграде.

Первым, кто выступил в защиту пьесы, оказался А. А. Прокофьев – глава ленинградской писательской организации. По его инициативе (по-видимому, с подачи Ольги Федоровны и при поддержке со стороны А. А. Фадеева) 19 февраля 1948 г. состоялось открытое заседание правления ЛО ССП, основным вопросом повестки дня на котором было «Обсуждение пьесы О. Берггольц и Г. Макогоненко “У нас на земле”».

В действительности на этом заседании речь шла не о самой пьесе, напечатанной в декабрьском номере «Звезды»[81], а о статье в «Ленинградской правде»; да и разговор велся не столько о драматургии, сколько о театральной критике.

Вводное слово произнес Б. Ф. Чирсков, после которого в своих выступлениях схлестнулись самые знаменитые театральные критики Лениграда – и автор статьи С. Д. Дрейден, и И. Б. Березарк, и С. Л. Цимбал[82] – все те, кто через год без разбору будут названы безродными космополитами и вычищены из советских учреждений.

Если Симон Давидович стоял на своем – выступал с политизированными обвинениями, называл пьесу пасквилем на советскую действительность и даже нападал на А. А. Прокофьева, то и Илья Борисович, и Сергей Львович выступали в защиту пьесы и ее авторов; также к стороне защиты присоединились писатели А. А. Крон, Е. Л. Шварц и др. Евгений Львович Шварц сказал тогда:

«Я не хотел вообще выступать, потому что не считаю себя на данном этапе развития достаточно оснащенным всякими теоретическими знаниями, чтобы твердо и точно разъяснить, хотя бы [Р. Р.] Сусловичу, что в пьесе хорошего и что плохого. Это даже почти невозможно, как, например, в басне Толстого, когда слепому объясняют, что такое белый цвет.

Начну издалека. Не удивляйтесь, что мы говорим о статьях. Именно такого рода статьи мешают говорить по существу. Бывало, не особенно нравится пьеса, но благодаря появлению безобразной, несправедливой статьи приходится забывать гамбургский счет и восстанавливать хотя бы приблизительно справедливость. ‹…›

Каждый раз, когда в пьесе видишь что-нибудь живое, каждый раз, когда видишь, что кто-то еще так же серьезно и так же ответственно думает над тем, как обработать и что делать с новым материалом, радуешься, как будто бы встречаешь попутчика. Мы слышали пьесу Берггольц и Макогоненко, когда она впервые читалась в БДТ, и я был обрадован самым искренним образом. Во‐первых, тем, что встретил товарищей по работе, которые столь же ответственно и с таким же трудом, как в первый раз, пробовали поднять, вскрыть и сделать доступным зрителю новый материал, который до сих пор как следует не был обработан. Делается это со всей доступной им добросовестностью и талантом. То, что было сказано, что эта пьеса поэтическая, – это немаловажно. Пьеса поэтическая от начала до конца. Вот что мне нравится, и вот почему я ее защищаю с особой яростью.

Я должен сказать, что здесь была пальба из автоматов по людям, которые нарушили правила дорожного движения. Раз поднят новый материал, то кончен вопрос о профессионализме. ‹…›

Пьеса несколько приподнята, и поэтому, несмотря на то что материал внешне реалистический, он приподнят поэтически, и естественно, что люди с гордостью говорят о своих традициях. Ложь я очень хорошо чувствую и глубоко убежден в том, что этого как раз здесь и не было. Все мы с волнением слушали эту пьесу. Ощущение времени – сегодняшнего дня и прошедшего времени, которое продолжает жить в сегодняшнем дне, с моей точки зрения, в пьесе достаточно убедительно.

Я не хотел говорить, но в некоторых случаях нужно преодолевать свое отвращение к публичным выступлениям. Я говорю “с отвращением”, потому что труднее доказать, что то, что мне понравилось, действительно хорошо, но поверьте мне – здесь нет никакого желания лишний раз столкнуться с критиком, а глубокое убеждение человека, который работает добросовестно, что это некоторый этап на том трудном пути, по которому мы все идем в меру наших сил и возможностей, и что это настоящее произведение искусства, а настоящее произведение искусства живет. А к тому, что живет, нужно относиться как к живому существу, и то убийственное отношение, которое было в статьях наших критиков, создает нездоровую атмосферу, потому что серьезного разговора не получается. Когда на ваших глазах избивают человека, то вы не занимаетесь тем, что завязываете ему галстук, а стараетесь привести в чувство.

А затем нужно поговорить о методах. Солидаризироваться со статьей Дрейдена