от тяжести сумки с книгами, зыбкое равновесие в его душе, наоборот, начинает восстанавливаться. Ему есть куда уйти от вопросов и, возможно, есть где найти ответы.

Но кто его просил на обратном пути закрепить успех?

— Ба, а мы можем так жить, чтоб не есть других и не трогать деревья?

— Нет.

День забот

Конечно, вряд ли кто-то в поселке задался бы целью отслеживать перемещения невзрачного Игоря и медведя в ватнике, имя которого не столь важно. И напрасно, потому что, имей наблюдатель эту цель, он был бы весьма озадачен. Ему бы показалось, что Игорь и медведь одновременно находятся почти на всех улицах поселка. Что их в меру грязные белые «Жигули», нырнув в одну колдобину, выныривают из другой уже далеко отсюда. Что эти «Жигули» припаркованы сразу в нескольких местах. Что Игорь, пульсируя своей жилкой на виске, разговаривает одновременно с Екатериной Анатольевной — у гамака между елями, с родителями Кольки Богданыча — у калитки на Рассказовской, с доктором философских наук Геннадием — у круглого бетонного колодца на спуске в овраг и много, много с кем еще. Его интересует одно: такой же, как он, невзрачный человечек. Но если Игоря видят все и везде, то, как назло, человека-ящерицу никто и нигде не видел.

Серое небо посыпает их почти неощутимой моросью. Влажный воздух далеко разносит свистки электрички. Игорь вновь и вновь хлопает «жигулиной» дверцей; он так привык к тряске, что дороги кажутся ему ровными; он давно не хочет есть и писать. Его верный спутник медведь без устали крутит баранку. Но наконец выдыхаются и они — вернее, не выдыхаются, а больше некого им становится опросить в этом мокром слепом и глухом поселке.

В этот момент они вспоминают про грибников из ближнего леса.

— Солнечная, она сказала, — говорит Игорь, разглядывая небольшую карту. — Солнечная, Солнечная… Вот накрутили, не разберешь.

— Время потеряем, — говорит медведь.

— А на что ты хочешь его употребить? — спрашивает Игорь.

О, он бы употребил! На обед и пиво, на сон, на сигареты, на отпуск вдалеке от неутомимого и настырного, как комар, напарника. Но ему еще семь лет давить в себе ненависть к своей работе — грустную ненависть, которая, как тошнота, каждое утро поднимается откуда-то из кишок.

— О, бабулька.

Через лобовое стекло они видят Полину Петровну. «Жигули» тормозят, Игорь опускает стекло.

— Извините, где здесь Солнечная, не подскажете?

— А что? — говорит бабка.

— Здесь вопросы задаю я, — сурово говорит Игорь. («Инспектор Томин, мать его», — думает медведь.)

Полина Петровна машет со словами «туда и туда».

— Мерси, родина вас не забудет, — говорит Игорь, и машина отъезжает.

— Да глупости все это, — почти ни на что не надеясь, говорит медведь.

— Нутром чую, понимаешь? Что-то мальчонка видел.

— Ну-ну.

Вечереет, моросить перестало, солнце светит закатным оранжевым светом. Дача Покровских. Лариса Витальевна, Полина Петровна, Татьяна. Фернандель.

— Слыхали? — говорит Покровский. — Сетунь от дождей как разошлась. Мостик у Дома культуры затопило.

— Дом культуры! — раздраженно говорит Лариса Витальевна. — Это такой Дом культуры, что туда детей нельзя одних отпускать. Одна компания этого кривого, как его, чего стоит. Даже я туда лишний раз не пойду.

— Но библиотека там, согласитесь, славная, — говорит Татьяна.

— Библиотека славная.

Комические злодеи пакуют бомбу в коробку из-под торта. Что-то будет!

— Лариса Витальевна! — спохватывается Татьяна. — А что там войны — продолжаются, не знаете? Лева носился-носился с этой трубкой — а теперь из дома не выгонишь.

— Да дикость, не говорите. Вовка в этом году вроде остыл, тьфу-тьфу.

— Дорогие мои, ну давайте уже смотреть! — несколько раздраженно подает голос Покровская.

— Смотрим, смотрим.

За окном к даче с оторванным ставнем вприсядку и почти ползком подбирается Вова.

За несколько дней в Вове прошли серьезные изменения. Сначала встал вопрос, как именно ловить преступника. Оглушить его во сне Вова считал подлым, но по поводу наяву не был уверен в своих силах. Одно время смутно маячило что-то, связанное с фехтованием, он даже назначил усиленные тренировки с Левой, но потом отказался и от этого. Идея требовала реализации, время поджимало, потому что в любой момент преступника могли поймать без него. По ночам он ворочался без сна: ощущение тупика делало ночи бессонными. Мама стала обращать внимание на его измученный вид и потерю аппетита.

Однажды он сидел на корточках недалеко от калитки и играл сам с собой в ножички. Ножик плохо втыкался в твердую землю и падал плашмя. Вова кидал его снова и снова — так же, как снова и снова обдумывал неосуществимые планы поимки человека с заброшенной дачи. И вдруг простая и искусительная мысль проявилась у него в голове. А почему он решил, что этот человек — преступник? Может быть, преступниками были те, кто его ловил? Да, с ними был парень в военной форме и поисковая собака. Но, может быть, они его обманули? Может быть, они шпионы?

Так впервые Вова на собственном опыте познал спасительную силу казуистики и, как многие искушаемые, даже не заметил, что был искушен.

План спасения оказался не менее увлекателен и, что важно, осуществим. Сначала — наладить с беглецом контакт и убедить его в своей лояльности. Проще всего — тут на память пришли десять с половиной кошек — через еду. Для первого раза он попросил бабу Лару сделать ему бутерброд с колбасой. Завернул в газету, спрятал на ночь под подушкой, а рано утром, когда все еще спали, сбегал к заброшенной даче и положил на подоконник. Отметил для себя, что надо решить вопрос с упаковкой и хранением: под подушкой бутерброд расплющился и смялся, а газета влипла в хлеб. Ну, ничего. Он не стал ждать реакции беглеца. Из рассказов Джеральда Даррелла о животных он знал, что, предлагая пищу, надо демонстрировать нейтральное отношение. Но днем он специально прошел мимо той дачи и постарался хотя бы мельком посмотреть на окна. Ему показалось, что бутерброда на подоконнике не было.

На следующее утро он принес два бутерброда с сыром и помидор. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним из глубины дома, и у него застучало сердце.

Как человек, взявший на себя кормление другого человека, он волновался о количестве пищи. Ведь если его бутерброды — это все, чем питается беглец, то такие порции