Ночь

Темнота окончательно опускается на поселок. Антоныч отправлен на исправление этой темноты, хотя перспективы, конечно, сомнительные.

— Пойдем, Левчик, домой, — уставшим голосом говорит Татьяна и понимает, что Левы рядом нет.

Полчаса назад Лева проскользнул на участок Сахрановых. Вид подскакивающего Вовы устыдил Леву, который уже давно не чинил дорогу. Он подумал, что Вова подвернул ногу в какой-нибудь не заделанной яме.

Он понимает, что Вова прячется в тех же кустах, где они уже прятались от него с Катей. Он подходит к кустам и зовет Вову. Вова молчит, беззвучно трясясь от плача и вытирая футболкой сопли. Лева не уходит. Он снова и снова зовет своего друга Вову, с которым происходит непонятное, и вот-вот его зов услышат в доме, выйдут и обнаружат Вову.

И Вова вылезает из кустов и тихо кричит на Леву. Он называет его тупым жиртрестом, придурком и корявым. Он много чего обидного кричит еще Леве, сам не зная, что он хочет заглушить этим криком: собственное предательство или открывшийся ему страх смерти. И Лева уходит потрясенный, потому что никогда еще Вова не был с ним так жесток.

Надо немедленно исправить дорогу. Если не исправить дорогу, с ним, как с жуком или ветками бузины, случится непоправимое.

Он укладывает камни в ближайшие колеи.

В поисках новых камней он отходит все дальше и сворачивает за угол. Мама увещевает Антоныча и не замечает. За углом оказывается абсолютно бездарный участок дороги, весь в траве. Лева рискует свернуть еще раз и набредает на россыпь прекрасных плоских камней. Завернув низ кофты, он долго нагружает ее камнями — они все время выпадают, — а потом обнаруживает, что забыл, с какой стороны пришел. Вроде бы он проходил мимо большого двухэтажного дома, в котором на высоких, режущих слух частотах ругалась женщина, — но теперь она затихла, а большие двухэтажные дома есть и слева, и справа.

Приседая под тяжестью камней, на полусогнутых ногах Лева по-утячьи ковыляет к углу улочки, но не узнает открывшейся перспективы. Доходит до другого угла, но и там не узнаёт. Он выпускает на землю камни, — один больно чиркает его острым краем по колену, другой попадает по ступне, — и замирает, не понимая, что предпринять. Идти наугад опасно, проверить все возможные пути — заблудишься еще сильнее. Просто стоять — глупо. Кричать и звать на помощь представляется ему неловким, хотя вариант неплохой. Лева решает приберечь его на крайний случай. Он закрывает глаза и мысленно проходит весь путь. Ему кажется, что он все-таки пришел с той стороны, где около дома растет сосна. Помедлив, он идет к сосне и дальше — к сожалению, в противоположную от правильной дороги сторону.

В это время Лариса Витальевна, в очках с толстой черной оправой, читает, вплотную придвинувшись к керосиновой лампе. В темное окно, перебирая длинными ногами и треща крыльями, бьется малярийный комар.

Лариса Витальевна, послюнив палец, перелистывает страницу.

Светлана и Анатолий убежали с фонарями в ночь, вслед за обезумевшей Татьяной, а Лариса Витальевна давно уже поняла, что волноваться, не имея возможности изменить ситуацию, — совершенно бессмысленное занятие. Поезд не пойдет быстрее оттого, что ты нервничаешь в вагоне. Лева не найдется оттого, что она не станет читать. Поэтому она читает.

Катя, получившая свою порцию внушений и наказаний, спит. Вова покинул кусты крыжовника и вернулся домой. Он чувствует усталость и как будто немного температуру. Болит подвернутая нога. Он лежит в постели с открытыми глазами и слушает, как дышит Катя. В окно светит луна. Вдалеке лает собака.

Вова садится на кровати и, спустив ноги на пол, сидит так некоторое время. Странно лежать и спать, если все равно умрешь, но и сидеть странно. Вообще странно делать все, что делал раньше, а что теперь делать — непонятно. Он выходит в коридор. Под дверью Ларисы Витальевны горит тусклая оранжевая щель.

Вова тихо открывает дверь и встает на пороге. Лариса Витальевна поворачивается и смотрит из-под очков.

— Что?

Вова пожимает плечами.

— Тогда иди спать.

— Бабуль, — помолчав, говорит Вова. — Мы ведь пойдем завтра на плотину?

— А при чем здесь я, — глядя в книгу, отвечает она. — Это все к отцу, пожалуйста.

— А ты не знаешь?

— Надо думать, пойдете.

Вова не двигается.

— Что еще? — все так же не глядя, говорит Лариса Витальевна.

— А если дождь будет?

— Не задавай глупых вопросов.

Некоторое время оба молчат. Вова стоит то на одной, то на другой ноге, грея босые ступни о собственные икры. Бабка переворачивает страницу.

— Бабуль! — опять начинает Вова.

Лариса Витальевна не отвечает.

— Бабуль! — повторяет он. — А можно я тогда возьму флягу деда Васи?

— Вова! — вздохнув, бабка снимает очки и поворачивается. — Каждый гражданин СССР имеет право на заслуженный отдых. Я ясно выразилась?

Вова молча пятится в коридор и, прикрыв дверь, долго смотрит в щель, как бабка читает.

После второго или третьего поворота время для Левы перестает существовать. Каждый раз за поворотом открывается новая улица, все они в темноте одинаковы, и эта дурная бесконечность делает происходящее похожим на сон. В темном сне бредет Лева по улицам без людей, и только мерцают то слева, то справа голоса да огоньки керосинок за темными квадратиками окон.

Лева бредет мимо деревянных заборов и мимо сеток, натянутых между бетонными столбами; мимо железных ворот и скособоченных калиток; мимо высоких сосен, тянущих к нему свои лапы через заборы, и кустов шиповника перед заборами. Все это похоже на то, что есть на его улице, и Лева каждый раз думает, что он наконец попал домой, — но не находит своей калитки, а только череду похожих калиток. И это тоже сон.

Несколько раз он пытается прочесть названия улиц на белеющих в темноте табличках и прочитывает — но эти названия ему ни о чем не говорят.

В какой-то момент он находит дачу, где на террасе видны тени людей в танцующем свете керосинки. Люди ругаются, падает и бьется посуда. Этот всплеск жизни на мгновения вырывает его из сна; он встает на нижнюю перекладину забора, но, как только