– Папа, – тихо сказала она. – Я очень…

Она не договорила. Я всё понял сам. Боюсь.

Хотел ответить, что я тоже очень боюсь, но понял, что уродец на нас смотрит. И улыбнулся. Я хорошо умел улыбаться.

– Где ты взял это, Солнышко?

Дочь вздрогнула.

– Разве тебе не говорили, что питаться крысами очень вредно? Мы бы накормили тебя очень вкусным мясом на завтрак, Солнышко, но, видимо теперь придётся ждать обеда.

Я подошел и погладил его по голове. Он смотрел на меня своими черными бусинками, а из них всё капало и капало. Судя по всему, он ни черта не понял.

Настоящее и самое первое моё солнышко, сидела сзади нас в оцепенении и с ужасом наблюдала за картиной. Я сел к ней.

– На тебе лица нет, – прошептал я. – Наша кошка тоже ела мышей, разве ты не помнишь?

– Ела. Ела, да, – согласилась она, не отрывая взгляда от шершавого круглого затылка. Дальше она понизила голос. – Но она не стояла по ночам у моей кровати молча. Она не плакала. И выглядела она очень приятно.

Я почувствовал, как по коже пробежались мурашки, но ничего ей не сказал.

– Как он нашел мою комнату, папа? – продолжила она. – Мне будет теперь страшно засыпать.

– Будешь закрываться на ключ ночью, – сказал я. – И я буду закрываться.

– Я так и сделала, когда он ушёл. Закрылась, потому что боялась, что он вернется. Зачем ты забрал его?

– Я не знаю.

И я не знал, что делать дальше. У нас был сложный капризный уродливый ребенок, которого нужно окружить любовью и воспитать. Но он пугает нас. Он наводит страх.

А каким он станет, если не вырастить его в любви, мне не сказали. Но отчего-то мне не хочется проверять.

**.**.**.

Прошла неделя. Дочь стала закрывать дверь на ночь, а потому стала спокойнее. Я провел целый день с малышом, и у меня не поднялась рука его переселить. Теперь пью крепкое снотворное на ночь, чтобы не пробуждаться. И вот уже несколько ночей меня также ничего не тревожит.

В том, что он ест крыс и мышей, я увидел одни только преимущества. Во-первых, мы избавляемся от грызунов, во-вторых, не нужно много думать над тем, чем кормить ребенка.

Я попытался сажать его за стол и класть ему обычную пищу. В первый раз он опрокинул тарелку и разревелся, во второй раз я сидел рядом и кормил его с ложки. Он немного сопротивлялся, но запах мяса его усмирял.

Он уронил уже три вазы и два горшка. Разодрал несколько игрушек из детской. Мне удается его усмирить, только когда мы примеряем наряды или едим. В остальное время он куда-то убегает, и мы не имеем понятия, где он, пока не услышим звон стекла или керамики.

Иногда его можно найти по синтепону, который сыпется с игрушек. Или по следам грязи, которые он оставил после того, как разбил горшок с цветком.

Он стал реже плакать, потому что я стараюсь уделять ему внимание. Мне больше нечем заняться в этом огромном доме, раньше я читал или уходил на рынок, а теперь я смотрю, как маленькое уродливое чудище крутится вокруг зеркала и улыбается острозубой улыбкой.

И всё же способность привыкать у меня развита намного больше, чем у моей дочери. При виде уродца она всё еще вздрагивает, в то время как я уже смирился с ролью воспитателя.

Сегодня я водил его к цветам.

Он был в восторге. Улыбался и пытался верещать, гладил их по лепесткам, бегал от одного к другому и всё заглядывал в глаза. Клянусь, в этот момент он был самым милым существом, которое я когда-либо видел. Он помогал мне ухаживать за ними, отобрал лейку и неуклюже поливал.

Цветы, как ни странно, приняли его хорошо. Если бы у них были рты, они бы улыбались весь вечер.

Я два дня искал способы, как дарить тепло и любовь этому существу, и, наконец, нашел три способа. Теперь я могу быть спокойным.

Всё будет хорошо.»

Записи кончились. Дальше снова рисунки.

Я увлеклась и не заметила, что мама зовёт на ужин. Она стояла в дверном проёме и смотрела на меня. Кажется, с тех пор, как я её покинула, на ней совсем нет лица.

– Ужин готов, – она попыталась улыбнуться.

Мы ели молча. Никто так и не смог нарушить тишину.

После ужина я сразу продолжила читать.

«О, я несчастен.

В последней записи я говорил, что всё будет хорошо, но как же я ошибался.

Как я уже говорил, дом наш потерял покой с появлением в нем уродца. Любой дом теряет покой, когда в нём появляются дети, но когда в нем появляются жуткие бесноватые дети, в доме становится жутко.

Но и к этому можно привыкнуть. Мне далось это очень легко, а вот моей дочери…

Она не смогла смириться. И поэтому я несчастен.

В один день она нашла меня и попросила присесть, после чего заявила, что переезжает и выходит замуж. Не смогу передать диалог в точности, я был слишком шокирован.

Она не стала просить у меня разрешения, не стала уговаривать. Она уже собрала вещи и просто поставила меня перед фактом. Объяснила, что не хотела так скоро съезжать, но теперь жизнь в родном доме стала ей невыносима. Я не виню её. Ей 18 и она вольна делать что угодно.

Кто её муж, не имею понятия. Она ушла и вот уже неделю не появляется. От неё не пришло ни единого письма.

Она ушла в тот же день, что сообщила мне о переезде, чтобы у меня не получилось её отговорить. А я был настолько обескуражен, что даже не пытался.

До сих пор вспоминаю, как трепыхался её красный шарф, когда она уходила к линии горизонта. Как хрупкая фигурка становилась всё меньше и, казалось, сейчас сломается от сильного ветра.

Она взяла с собой только один чемодан. Дверь в свою комнату заперла, а ключ забрала с собой.

От того, что она ушла, в доме не стало тише. Маленький бесенок отлично справлялся с этим. В доме стало пусто.

В глубине души я злился на уродца за то, что он здесь появился. Я не знал, какая у него история, но меня сильно раздражал тот факт, что он каким-то образом попал к нам в мир.

**.**.**

Ничего не изменилось.

Одиночество пагубно на меня влияет. Его не скрашивает ни уродец, ни цветы. Но я пытаюсь растить его с