Я откинула со лба длинную челку и сощурила глаза. Зацепило. И все эти мужчины чем-то очень похожи. Попробую описать. Это как будто сочетание не выросшего Питера Пена и грубоватого мачо. Он ведет себя по-мужски: немного напористо, немного равнодушно к общепринятым знакам внимания.

Заметно, как сильно ты нравишься ему, но он демонстрирует это крайне редко. Слова нежности как бы вылетают нехотя, но в его грубоватых ласках ты таешь, как свеча. Он пахнет. Пахнет по-особенному. Этот запах ты уловишь и различишь среди сотни других. Он курит. Курит, глубоко затягиваясь и глядя вдаль прищуренными глазами. Женщины играют в его жизни важную роль. Но он всегда одиночка. Даже при наличии жены и любовницы. Он – эдакий непонятый романтик, изгой, родившийся на пару веков позже положенного. Во времена, когда подвиги во имя прекрасных дам уже никому не нужны. Отчего он втайне страдает. А еще он любит рассуждать. О звездах, о глобализации, о природе и духовности.

Он начитан и развит. Но ни на чем не заострен слишком глубоко. Как будто ему нравится нанизывать и собирать разные знания. Бывает упрям. И чертовски обаятелен. Ах да, голос. Голос идет прямо из глубины живота. Приводит в состояние легкого отупения. Когда мир дает вдруг тебе остановку. Тебе совершенно все равно, есть ли у него счет в банке, сколько ему лет и какова его профессия. Ты просто попала. Я взглянула на его фотографию. Обветренное мужественное лицо. Взгляд, устремленный вдаль. Шрам, спускающийся вниз по верхней губе. Мне стало не по себе. Как будто кто-то обнажил мое плечо. Без моего на то согласия. Слишком глубоко увидел.

А потом он позвонил. Я услышала его хриплый голос. Как он произносил фразы. Он прожил много лет в Италии. Его русский все еще хорош, но некоторые фразы он произносит с акцентом. Мягко, и как будто бы нехотя.

Через три недели я взяла билет и полетела в Прагу. Прага в начале марта была прекрасной. Туман окутал Карлов мост. Я сидела в кафе в семь часов утра и наслаждалась тишиной, красотой этого чудного города. На столе дымился мой утренний кофе. В блюдце ароматно пах круассан. Невдалеке остановился слегка потрепанный фургон. Было заметно, что он отмотал немало миль, прежде чем доехал сюда. Я еще подумала: “Вот сейчас оттуда вывалится работяга, проковыляет до стойки в кафе, возьмет себе кофе и шумно выдохнет усталость. Он вышел. Закурил. Прищурил глаза. Подошел ко мне и сказал: “В жизни ты еще интересней”.

И плюхнулся в кресло рядом. Я ошалело смотрела на него. Все его лицо наискось пропахал большой шрам. Тонкий и длинный, как перо. Он был похож на пирата. Или на бомжа. Но очень интеллигентного. Он рассказал, как Италию с утра занесло снегом, и понадобилось немало смелости и усилий, чтобы приехать сюда и успеть до моего отлета. Я так никогда и не узнала, как он меня нашел.

Он фотографировал меня. На мосту. В ресторане. В платье. Без платья. Веселую и грустную, смешную и загадочную. Перед отъездом он высыпал ворох фотографий на мою кровать. Везде на них была я. Я – наивная идеалистка, я – карьеристка, я – нежная любовница. Я настоящая. Без прикрас и макияжа. Я, прекрасная в своей уязвимости.

Я взяла с него обещание, что он будет продолжать фотографировать. Что пойдет на курсы и станет профессионалом. Он стал им. Он объездил полмира, и его судьбе может позавидовать любой настоящий пират. Полгода он живет в Италии, полгода путешествует по миру. Его снимки печатаются известными изданиями, он узнаваем и популярен. А я все еще помню его обветренное лицо и заляпанный грязью фургон на Карловом мосту в Праге…

Перед моим отъездом в далекую страну, мои друзья подарили мне нежную утонченную фигурку. Эта девушка, то ли из фарфора, то ли из керамики, сидела, поджав длинные ножки, на небольшом, увитом плющом, пеньке. На ней было легкое, открытое платьице, длинные волосы были откинуты со лба, открывая романтичное, задумчивое лицо, а в руках у нее был волшебный шар желаний.

Этот шар действительно был непростым. Как выяснилось позже, под определенным углом он переливался всеми цветами радуги, и создавалось ощущение, что дело не в том, что он просто отражал свет. Он светился сам по себе. А на спине у девушки были крылья, самые настоящие крылья. Они просто возвышались за ее спиной и выглядели вполне естественно. Мои друзья сказали, что это – Я. Такая же романтичная, немного рассеянная, задумчивая девочка, все еще, независимо от своих прожитых лет, верящая в чудеса. Я взяла ее с собой, эту нимфу-ангела и поселила в спальне, неподалеку от своей кровати.

Как-то после очередного скандала с моим ревнивым Ромео, когда я лежала, закусив нижнюю губу, и старалась не расплакаться, чтобы не пугать своего сына, я услышала странный звук. Звук падающих крыльев… Я взглянула на полку, где стояла моя нимфа. Она все так же клонилась к шару, шар все так же переливался всеми цветами радуги. Но чего-то не хватало… Неуловимо и бесповоротно что-то изменилось в ее облике. Она выглядела беззащитной и вовсе не такой уж и волшебной. Просто девочкой, сидящей на ветке большого дерева. Мне стало нехорошо, а ладошки мои покрылись предательским холодным липким потом. У нее пропали крылья. Она просто сбросила их. Ей было страшно, холодно и неуютно в этом доме…

Я перевезла ее в дом к Анабасу. Он лежит, запрокинув лицо, задумчиво глядя на мою девочку с шаром, и лениво слушает мои жалобы:

– Эта девочка, с прозрачным шаром желаний. У неё отвалились ангельские крылья. Ее профиль все так же тонок, и руки трепетны и прохладны, но теперь она не похожа на моего ангела, она просто девочка с прозрачным шаром.

– Она все еще ангел и будет им всегда. Так же, как и ты, марсианская пришелица.

– В моих волосах появились седые пряди, с тех пор как я здесь. Я старею?

– Понятие старости к тебе не относится. Ты пришелица, просто сбросишь шкурку и улетишь.

Я опять ничего не поняла. Зачем он со мной?

За полтора года до этого разговора мы с моим Ромео пошли в гости. К одной весьма экзальтированной особе. Ах, каким же приятным был тот вечер! Она праздновала свой день рождения, и я была счастлива вырваться из дому, лишь бы увидеть живых, счастливых, расслабленных людей, а не вечно напряженное, недовольное лицо моего Ромео.

Наши с ним отношения становились все хуже и хуже, и все мои попытки хоть как-то растопить лед, ни к чему не приводили. Тучи постепенно сгущались, и мне все чаще и чаще приходили мысли о приближающейся неясной опасности.

Но в тот вечер я была весела и ощущала давно забытую легкость в мыслях и теле. За столом собралась разношерстная компания. Напротив меня сидело две пары. Женщины были крикливы и ярко накрашены, а мужчины – молчаливы и снисходительны. Одинокая девушка таинственной роковой внешности по имени София по левую сторону и спокойный светловолосый мужчина неопределённого возраста – по правую руку. По всей видимости, хозяйка дома специально позвала их обоих, чтобы познакомить.

Мне всегда сложно было описывать его внешность. Есть такие люди, внешность которых всегда будет какой-то неопределенной: как японские акварели, где любой новый мазок дает новое ощущение картине в целом. Казалось, выглянет солнце и его глаза подсветятся голубым, даже васильковым каким-то оттенком. А если сумерки или серость какая-то дождливая, так и взгляд как-то особенно грустен и сер.