Чувство неудовлетворенности и разочарования, ставшее постоянным спутником графа в последние дни, с еще большей силой охватило его.

Назначение на должность губернатора новой российской провинции вначале показалось ему заманчивым и многообещающим.

Возможность стать одним из основных действующих лиц в исполнении великой исторической миссии – возвращении в лоно империи Червонной Руси он почитал щедрым подарком судьбы.

Правда, судьба и раньше не обходила его стороной. Выходец из знатного рода Бобринских, берущего свое начало от сына императрицы Екатерины Второй и Григория Орлова – Алексея Бобринского, он к пятидесяти годам взял от своей принадлежности к царской фамилии все положенное и должное. И как он считал, вполне заслуженно, так как, в отличие от многих ее представителей, всегда следовал установленным нормам и неписаным правилам поведения этого круга избранных.

Его послужной список был типичным для отпрысков высокопоставленных семей. Воспитательный пансион Николаевского кавалерийского училища, его величества гусарский полк, адъютант военного министра, генерал для особых поручений при главнокомандующем сухопутными и морскими силами. В двадцать лет – корнет, в двадцать пять – штаб-ротмистр, в тридцать девять – генерал-майор, в сорок семь – генерал-лейтенант и обладатель самых высоких наград империи: ордена всех степеней Святого Владимира, Станислава и Анны. Высшие награды от германского императора и короля Пруссии, испанского короля и бухарского эмира. Наконец, счастливый брак с княгиней Ольгой Трубецкой и владение обширнейшими плодородными землями в Киевской, Тульской, Орловской и других областях России.

Граф не отличался особым административным опытом и способностями, а главным достоинством его были «качества паркетного генерала» – удачное соответствие официальному церемониалу приемов и праздников. Имелось мнение, что своим назначением он был обязан родственнику – Владимиру Бобринскому, бывшему депутату Государственной думы, известному патриоту-монархисту и борцу за религиозную и национальную свободу русского галицийского народа.

Счастливая и спокойная, лишенная конфликтов и неприятных сюрпризов, жизнь супругов Бобринских изменилась сразу после их приезда во Львов. Оказалось, что этот на вид милый, теплый, даже какой-то сказочный город таил в себе массу сложностей и неожиданностей.

Граф невольно оказался в центре острой полемики по поводу «правильного» обустройства новой земли империи. Свои мнения и советы давали зачастившие во Львов правительственные и думские посланцы, известные политики и общественные деятели, популярные литераторы, художники и всякого рода проходимцы.

Стремление избежать недовольства и критики как радикалов всех мастей, так и сторонников плавных, демократических преобразований делало работу его администрации все больше непоследовательной и противоречивой.

Публично Бобринский, естественно, следовал линии двора и высказывался за обустройство Галиции – «исконной части единой Великой Руси» – на русских началах, с русским языком и законом. Он слал сообщения в Царское Село о том, что русское население «повергнуто к Стопам Царским с чувством верноподданнической верности и сыновней любви к своему природному Белому Царю, освободившему Червонную Русь от многовекового рабства и воссоединившему ее с Матерью Россией», информировал о том, что в храмах Львова благодарное русское население усердно молит Господа Бога о драгоценном здоровье императорского величества.

На самом деле поднять дух местных жителей, наследников Ярослава Осмомысла и князей Даниила и Романа, и вызвать бурный порыв к объединению с братской Русью оказалось чрезвычайно сложно.

Неожиданно выяснилось, что желающих жить по-прежнему и томиться под чужеземным игом оказалось очень много, а некоторые даже дерзнули с оружием в руках выступить против освободителей.

Особенно докучал церковный вопрос. Показателем достижений новых властей в этой сфере было количество обращений в православие униатских приходов. Но, к сожалению, попытка применения принципа добровольности не позволяла преуспеть в этом процессе. К тому же местные губернаторы зачастую решали все церковные вопросы просто в пользу общины, готовой предложить большую взятку.

Не менее сложными были проблемы национальной политики.

Как правильно вести себя с польским населением?

С одной стороны, царский манифест провозглашал великодушную готовность России протянуть полякам братскую руку для осуществления их народных идеалов, если они не станут в ряды врагов России и славянства и откажутся от попыток притеснения русской народности в Галиции и Холмщине. С другой стороны – откровенно декларировалось, что для поляков Восточной Галиции будущего нет! И это неукоснительно исполнялось: польскую элиту и поляков, значившихся в военном резерве Австро-Венгрии, массово депортировали в отдаленные районы России, польские учебные заведения закрывались, делопроизводство и судопроизводство переводилось с польского на русский язык.

Не лучше обстояло дело и с местными евреями.

Их, правда, никто не заставлял молиться за Россию и русского царя, но массовая депортация евреев по подозрению в шпионаже и нелояльности к новым властям, ограничение торговой деятельности и передвижения, а также случаи откровенных погромов вызывали острую критику уже не только в России.

Ко всему прибавлялись склоки и неразбериха в действиях расквартированных в городе тыловых структур, своеволие контрразведок армейских штабов, постоянные жалобы населения на действия полиции, захлестнувшая город волна разбоя и грабежей…

Нет, совсем не этого ждал Бобринский от своего нового назначения.

Граф резко задернул штору и подошел к сервировочному столику с напитками. Плеснул в рюмку коньяку и взглянул в огромное старинное зеркало. Новая форма земгусара, пошитая у Норденштрема – самого модного военного портного в Петербурге, не прибавила ему бодрости, как, впрочем, и мысль, что в это зеркало, возможно, смотрелись австрийские императоры, пожелавшие навестить свою восточную провинцию.

Другая мысль, уже об отставке, впервые робко мелькнула у него в голове.

На следующее утро Кирьянов доставил Белинского в контрразведывательное отделение штаба Восьмой армии на улице Третьего Мая[24], одиннадцать. Оно размещалось в деловом районе города, в красивом четырехэтажном здании, принадлежащем семье Эллих. До войны здесь располагалось одно из самых престижных во Львове американское кафе, известное под названием «Святыня ночной сецессии». Здесь устраивались концерты военной музыки, проводились шахматные турниры, публика играла в американский бильярд и уединялась в отдельных кабинетах. Помимо кофе с мороженым клиентам подавали свежее бочковое пльзенское пиво и закуски. В другом крыле здания находился кинотеатр «Элит» и салон искусств Жана де Лятура. По соседству размещались Акционерный банк, союз нефтепромышленников «Галиция» и гостиница «Империал».