Однажды он пришел, когда рядом была та пожилая женщина. Мой муж и пожилая женщина никогда не приходили одновременно. Но я рассказывала ему о ней, передавая подробности наших разговоров, и она знала о нем.

– А, так это и есть твой муж? – радостно воскликнула пожилая женщина. Когда он подошел, она пожала ему руку обеими руками. Они поболтали пару минут, а потом она ушла. Мужчина, которого я любила, довольно долго молчал, выжидая, пока женщина удалится, а потом уставился на меня и сказал с некоторым изумлением:

– У нее же сверток на голове.

– У нее сверток на голове? – переспросила я.

– У нее сверток на голове, – повторил он в ответ.

И тогда мы расхохотались, и хохотали от души – пожалуй, за всю свою жизнь я ни разу не смеялась сильнее. Он был прав. Он был прав! У пожилой женщины все это время, пока мы беседовали, сидя на бетонном парапете, был гигантский сверток на голове. Она казалась абсолютно нормальной во всех отношениях, кроме одного: она носила на макушке невероятную, почти метровую башню из облезлых старых ковриков, рваных одеял и полотенец. Конструкция поддерживалась сложной системой веревок, подвязанных под подбородком и прикрепленных к петлям на плечах ее плаща. Это было странное зрелище, но ни в одном из моих многочисленных разговоров с мужем об этой пожилой женщине я ни разу об этом не упомянула.

– У нее сверток на голове! – кричали мы в тот день друг другу сквозь смех, сидя на бетонном парапете. Вскоре приступ смеха прошел, и я заплакала. Я плакала, и плакала, и плакала – с тем же отчаянием, с каким только что смеялась. Я не могла унять слез и не вернулась на работу. Моя работа «подавальщицы кофе раз-два-три» закончилась раз и навсегда.

– Почему ты плачешь? – спрашивал муж, обнимая меня.

– Потому что хочу есть, – отвечала я, но это была неправда. Нет, голодна-то я была на самом деле – в то время нам вечно не хватало денег и еды, но плакала я не по этой причине. Я плакала, потому что на голове у пожилой женщины был сверток, а я не придала этому значения. Было ощущение, что каким-то образом это связано со мной, моим стремлением расстаться с любимым мужчиной и нежеланием признать очевидное.

Это случилось давно-давно, Напуганная и Растерянная, но все это вновь ожило, пока я читала твое письмо. И мне подумалось, что именно благодаря тому случаю я могу сказать: у тебя сверток на голове, сладкая моя горошинка. Сейчас ты его, возможно, не заметишь, но я вижу его отчетливо. Ты не разрываешься на части – это всего лишь страх. Ты больше не желаешь поддерживать любовные отношения, хотя он отличный парень. Страх остаться одной – плохая причина, чтобы находиться вместе. Уйти от мужчины, с которым ты была шесть лет, нелегко, но с тобой все будет в порядке, как и с ним. Конец твоих отношений с ним, вероятно, станет финалом очередной вехи в твоей жизни. И вступление в новый этап непременно будет сопровождаться и потерями, и приобретениями.

Доверяй себе! Это «золотое правило» Лапочки. А доверие к себе означает, что ты живешь по внутренним правилам.

Дорогая Лапочка!

Я пишу как подросток. Описываю свои интимные переживания, выплескиваю нефильтрованные эмоции, безответную любовь и обсуждаю свое влагалище как метафору творчества. В такие моменты я могла сочинять… Вот только теперь это уже не так.

Теперь я жалкая и растерянная молодая женщина двадцати шести лет, писательница, которая больше не может писать. Сейчас на дворе ночь, но я не сплю. Я задаю тебе вопрос, хотя на самом деле он адресован мне. Часами сижу за письменным столом, словно в оцепенении. Ищу в Сети людей, которых когда-то любила, и пытаюсь понять, почему они никогда не отвечали мне взаимностью. Бросаюсь лицом вниз на подушку и ощущаю страх. Встаю, иду к компьютеру, и мне становится еще хуже.

В свои двадцать восемь лет Дэвид Фостер Уоллес[4] назвал себя писателем-неудачником. Несколько месяцев назад, когда депрессия запустила в меня клыки, я пожаловалась своему тогдашнему бойфренду, что никогда не дотяну до уровня Уоллеса; и он заорал на меня прямо посреди Герреро-стрит в Сан-Франциско: «ПРЕКРАТИ! ОН УБИЛ СЕБЯ, ЭЛИССА! БОГА РАДИ, НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ ТАКОЙ, КАК ОН».

Думаю, женщины вроде меня испытывают боль и страдают от самоопошления, от презрения к другим, более успешным людям, от неверно истолкованного сострадания, зависимостей и депрессии, и неважно, писатели они или нет. Вспомни традиционное представление о женщинах-писательницах: профессиональная стезя приводит многих к самоубийству – таков его лейтмотив. Я часто объясняю своей матери, что быть писателем / женщиной / женщиной-писателем означает немилосердно страдать и в конечном счете тонуть в неудовлетворенности: «я могла бы быть лучше». И она умоляюще спрашивает: а разве не может быть иначе?

А разве может? Мне хочется выброситься из окна по одной-единственной причине: не могу больше писать. Я не ищу смерти, я рвусь к совершенно иной жизни. Начинаю думать, что мне следовало выбрать другую профессию, как советует Лорри Мур[5]: «кинозвезды / астронавта, кинозвезды / миссионера, кинозвезды / воспитательницы детского сада». Мне хочется сбросить все, что во мне накопилось, и начать заново, с чистого листа.

Мне грех жаловаться на жизнь. У меня не было трудного детства. Да, я не единственная писательница, подверженная депрессии. «Писательница в депрессии». Первое не вполне соответствует действительности, от чего второе ощущается острее. Мне поставлен клинический диагноз – серьезное депрессивное расстройство, и я время от времени сижу на лекарствах. Я говорю об этом, чтобы не складывалось впечатление, будто я позерствую и неуместно использую слово «депрессия».

При всем при этом я органична – органично «больная на голову», которая охотно шутит, чтобы окружающие не замечали сути. Суть в том, я страдаю панической фобией, что не смогу – не сумею – преодолеть свои ограничения, комплексы, зависть и неспособность писать хорошо, интеллектуально, эмоционально и в больших объемах. И боюсь, что даже если найду в себе силы писать, то мои откровения – о моем влагалище и т. п. – будут презирать и высмеивать.

Как мне заставить себя работать, если я не могу оторвать голову от подушки? Как жить дальше, Лапочка, с осознанием собственной бездарности? Как женщине взять себя в руки и стать писательницей, которой она мечтала быть?

Дорогая Элисса Бассист!