Сегодня, после стольких лет, я уже этого паломничества ни рассказать, ни описать не могу. Ежедневно столько новых видов проскальзывало перед моими глазами, что я постоянно был как в лихорадочном сне. После Вильны Краков мне показался таким городом, равного которому, пожалуй, не было, а когда мы начали проходить через немецкие города, заглядывая в гигантские костёлы, смотря на замки, дворцы и огромные крепости, каждую минуту можно было остолбенеть от восхищения.

Кроме того, сам мир, по которому мы проходили, совсем не похожий на наш, казался одновременно чудесным и страшным. В горах казалось, что свет кончается, засыпанный снегами, и только пройдя их, когда мы вошли как в зачарованный сад, милый Боже, человек сразу с ума сходил.

Я, увидевший эти чудеса впервые, шёл, очарованный ими. Ксендз Ян мало на них смотрел, молился или размышлял. Не прошли ни одной фигуры, часовни, костёла без молитвы.

От больших приключений Господь Бог нас как-то щадил, как если бы особенной заботой закрывал ксендза Яна. Не раз собиралась буря, не раз мы могли заблудиться и грабителей на дорогах было достаточно — всё нас миновало. Останавливались всегда вовремя на ночлег в монастырях, нигде нас не выпихнули.

За горами уже встречалось достаточно пилигримов, но ксендз Ян предпочитал идти в одиночестве.

Хотя из Кракова мы вышли холодной весной, там нас встретило ужасное пекло, так, что идти днём было почти невозможно. Поэтому мы шли вечером и утром. Лето было в высшей степени прекрасное, а для меня там всё было чудом, потому что почти не было травы, дерева, цветка, подобных нашим. Это казалось раем, хотя солнце палило как в аду.

В последние дни, когда мы приближались к Риму, которого совсем нигде видно не было, нас настигли сухие ветры, при свинцовом небе, с такими клубами пыли в пустыне, что меня первый раз охватил страх.

В горах меня не раз охватывала тревога, когда глядел на пропасти и вершины, покрытые снегом, на которых признаков жизни нигде видно не было, словно там протянулось государство смерти; но на том высушенном, безлюдном, пустынном пространстве, по которому безумствовал ветер, поднимая клубы пыли, страх охватывал ещё больше. А всё-таки Бог милостив, мы не заблудились, не погибли, а ксендз Ян шёл таким уверенным шагом, хотя перед нами ничего видно не было, словно ему кто пальцем указывал дорогу. Только однажды мы нашли рядом с нашим трактом каменный столбик, углублённый в землю, который, казалось, что-то означает.

Рим мы увидели только в Риме, когда, пройдя какой-то каменный мост, приблизилсь к группе стен. Там, войдя как в лабиринт, среди домов, костёлов, руин, поваленных зданий, гигантских башен трудно было ориентироваться. Но у самого входа, словно нас ждал, показался молодой клирик, который проводил в гостеприимный монастырь.

На протяжении всего путешествия я видел и чувствовал, что с нами делалось что-то необычное, как если бы какая невидимая сила бдила над нами и предотвращала опасность, потому что мы часто чудом её избегали, и люди недоумевали, видя нас целыми и здоровыми, выходящими из таких мест и опасностей, в которых можно было оставить кости. Ксендз Ян шёл всегда и вёл меня с собой, могу сказать, как если бы имел иной взгляд, достигающий дальше, и ту уверенность, что никогда не заблудится и избежит всякого зла.

По дороге он также весело молился, напевал благочестивые песни или останавливался среди роскошных и красивых видов, сам наслаждался ими и показывал мне эти чудеса Божьего закона и возносил хвалу Творцу. В Риме тоже так случилось, что там словно нас уже ждали, хотя никто на свете не мог ни знать, ни догадаться, когда мы прибудем.

Тот клирик, которого мы встретили сразу в воротах, снова чудом оказался поляком, послушником доминиканцев, из то-о монастыря, в котором некогда находились наш святой Яцек с Домиником. Этот монастырь, хотя не слишком обширный и великий, в те времена был как бы прибежищем для польских пилигримов и гостиницей. Клирик, перекинувшись с нами несколькими словами, повёл нас к нему.

Не буду пытаться описать тот Рим, на который я в ошеломлении смотрел, потому что это сверх моих сил. Руины, колонны, наполовину разрушенные гигантские здания, сооружения, раздавленные веками, склеенные заново, другие, недавно возведённые мы проходили, направляясь в монастырь, как бы целый лес, среди извилистых лабиринтов которого только человек, знакомый с этим огромным городом, мог перемещаться безопасно. Каждую минуту ведущий нас показывал нам то какой-нибудь костёл, то руину, происходящую ещё с языческих времён. Мы также от него узнали, что сейчас, как никогда, в благочестивых польских пилигримах в столице апостолов недостатка не было.

Так действительно всегда было, что не один так другой из наших духовных лиц либо один для молитвы и поклонения святым реликвиям, либо в посольстве от короля, от епископов и капитула совершал паломничество в Рим. Редко этот доминиканский монастырь и иные стояли без польских гостей. Кроме этого, молодёжь, которая ездила на учёбу в Болонью и Падую, а такой всегда было достаточно, в конце концов отправлялась в Рим, чтобы хоть увидеть Вечный город и на всю жизнь сохранить о нём воспоминания.

Правда, было бы интересно описать, как выглядел тогдашний Рим, но я браться за это не могу, ибо в нём видел только маленькую частичку того, что можно было посмотреть, а сегодня и памяти не хватает, чтобы рассказать о Вечном городе. Знаю и помню только то, что каждую минуту мне приходилось восхищаться и удивляться поверженному на землю одному миру и тому, который вырастал на его руинах.

Так же как поляков, там можно было увидеть и встретить пилигримов со всех частей света, говорящих и прославляющих Бога на разных непонятных языках, а в этом Риме каждый из них нашёл переводчика и гостиницу, потому что то была и есть столица мира.

В монастыре святого Доминика, который ни величиной, ни великолепием не отличался, приор принял ксендза Яна очень любезно и назначил ему келью, рядом с которой мне на ночь постелили в коридоре у двери, потому что я не хотел мешать моему благодетелю в его молитвах и разговорах с Богом.

Как уже говорилось, мы нашли там поляков: был один ксендз из Гнезна, посланный архиепископом, а кроме того, кучка рыцарей, как я узнал, пана Ендриха из Тенчина, который из набожности путешествовал в Лорет, Рим и к святым местам.

Сразу первого дня за гостеприимным столом (разумеется, я был только с челядью, потому что к панам