Лайза вздрогнула.

— Жалела? Разве она способна на такое чувство?

Ирвин сменил тон.

— Извини. Я понимаю, тебе трудно об этом…

— Да, нелегко. Если бы ты знал, сколько пришлось пережить… Даже вспоминать не хочу. — Но тут же продолжила монолог, который Ирвин не решился прервать. — Не дай бог никому того, что мне пришлось пережить — с самого детства. Отец — вечный неудачник. С матерью каждый день ссоры, каждую ночь — ее слезы и стоны, каждое утро мне доставалось от обоих — а я при чем? Когда родилась младшая сестренка, я слышала, как они друг друга упрекали — кто виноват — и тыкали в меня: вот такая же будет! А потом — кризис. Отец потерял последнюю работу, где его терпели. Мать кинула в него пустой сковородкой — он хлопнул дверью и ушел неизвестно куда. С тех пор не знаю, что с ним. Может, и на свете уже нет.

Ирвин потрясенно молчал, боясь и слов, и молчания.

Лайза продолжала, не в силах остановиться:

— Мать плакала неделю. Потом забрала младшую сестренку укатила в Мексику. Мне сказала: «О тебе позаботятся!»

— А сколько тебе было?

— Двенадцать. И уехала. И от нее тоже с тех пор никаких известий. Может, вышла замуж, а может, утопила горе и печаль в текиле. Она всегда любила прикладываться к спиртному…

— А ты?

— Я ненавижу алкоголь и тех, кто пьет. Достаточно насмотрелась дома — надежное противоядие.

— Да, молодец, что не пьешь. Я почти тоже… — Ирвин осекся, вспомнив вчерашнее неумеренное возлияние. Подойдя к окну, глядя на шумящую улицу и не видя ее, вновь заговорил: — Странно, Лайза, наши судьбы в чем-то схожи. Я ведь тоже фактически сирота. Родители бросили, воспитывал дед… Контуженый, с причудами.

Лайза вздохнула издали, от стола.

— Все-таки ты рос дома. Не в приюте.

— Да. Тебе пришлось хуже.

— Ты прав. Я и говорю — никому такого детства не пожелаю. Одна на всем белом свете.

— А потом что было?

— Ну, со временем привыкла к мысли, что у меня больше нет ни дома, ни родителей, ни вообще ничего. Не думала о будущем, училась жить настоящим — так велел мне школьный психолог. Пыталась подружиться с девочками из группы и стать лучшей по учебе. Первое не удалось, а второе — вполне.

— Да? Это как?

— Я закончила школу первой по всем предметам. Назло всем. Меня называли уродкой, клали кнопки на стул, портили тетради, но я доказала, что я лучше тех, кто пытался меня унизить и оскорбить. Когда вручали награды, это был первый час, когда я чувствовала себя сильной и счастливой. И я этот час помню до сих пор…

Она вздохнула и замолчала.

— И как, помогли тебе твои награды? — Вопрос Ирвина прозвучал бы неуместной насмешкой, если бы не ласковый, искренне заинтересованный тон.

И Лайза, почувствовав это, откликнулась:

— Нет, не помогли. Никому не нужны девушки без образования, а похлопотать за меня было некому. Устроилась бебиситтером. Какое-то время это позволило мне просуществовать. Потом надоело, стала искать другие возможности заработка. За три года сменила десяток профессий: развозила пиццу, мыла окна в офисах, работала секретарем в муниципальном гараже, участвовала в разных рекламных и избирательных компаниях, пыталась вдвоем с подругой организовать фирму по продаже воздушных шариков. Нигде удержаться не удалось…

Лайза опять замолчала. Ей трудно было найти слова, чтобы передать Ирвину, как она все эти годы надеялась, что ее усердие, молчаливую услужливость, сверхъестественную аккуратность и понятливость в конце концов оценят по достоинству.

Оценили — но совсем не то, на что она рассчитывала.

— Ну а потом? Как потом получилось? — осторожно спросил Ирвин.

— А потом — сначала зеркало, а потом люди сказали мне, что я вовсе не уродина. Что я красивая. По-настоящему красивая.

— Бывает, — сказал Ирвин неопределенным тоном. — Бывают чудеса на белом свете.

— Но это меня совсем не обрадовало.

— Почему?

— Потому что оценили не душу, не характер, не интеллект, а только внешнюю привлекательность.

— Но это ведь тоже немало, — горячо возразил Ирвин.

— Конечно, конечно… Тогда я действительно восприняла это как чудо: меня пригласили к участию в конкурсе «Мисс Иллинойс»…

— И ты же победила, — радостно напомнил Ирвин. — Победила!

— Да… Когда я услышала свое имя в качестве победительницы конкурса, я думала, упаду в обморок от счастья. Слезы градом, корона едва не упала с головы, я кружилась, смеялась, разбрасывала цветы и подарки — словом, сошла с ума. А Берт — Берт так смотрел на меня… Он был счастливее всех.

— Берт — это?..

Ирвин не решился закончить вопрос, опасаясь вернуть ассистентку в утраченное прошлое. Но она вернулась сама, добровольно.

— Мой жених. Он-то и уговорил меня участвовать в конкурсе. Он сказал: «Выиграешь — поженимся! Я хочу, чтобы моя жена была дипломированной красавицей!» Он был богат, у него солидные родители — а я кто? Вот мы и надеялись, что, может, победа в конкурсе сделает меня достойной войти в эту семью…

Лайза погрузилась в долгое молчание. В воспоминания о той безмятежной поре, когда она была самой желанной невестой на свете.

Ирвин терпеливо ждал продолжения исповеди.

— У нас все было готово к свадьбе. Кольца, платье… все, что полагается. Мне осталось пройти последнее испытание — участвовать в конкурсе на звание «Мисс Америка». Я считала, что, даже если я не займу призовое место, сам факт участия в таком престижном конкурсе будет для Берта и его родителей подтверждением моей ценности. И настал ад. Меня начали преследовать. Звонки, письма, гнусные предложения… Но самое страшное произошло, когда за нами однажды погнались папарацци. Мы с Бертом решили потихоньку от всех прокатиться на его машине за город. Но на шоссе за нами увязалась целая стая автомобилей, набитых охотниками за «жареным». Берт ненавидел этих хищников еще больше, чем я. Он разъярился, включил максимальную скорость, чтобы оторваться, но…

На этот раз молчание оказалось коротким, но таким выразительным, что Ирвин поймал себя на приступе пронзительной жалости и едва удержался, чтобы не погладить Лайзу по голове, как брошенного котенка. Она с трудом процеживала слово за словом:

— До сих пор перед глазами жуткая картина… В общем, Берт, пытаясь уклониться от удара, не справился с управлением.

— От удара?

— Да. Нас подрезал голубой «субару».

— Седан «субару»?! — выкрикнул Ирвин на всю студию.

— Да, голубого цвета! Вынудил Берта врезаться в стену и тут же укатил — сволочь, сволочь, сволочь! Потом в газетах, говорят, под снимками искореженной машины и мертвого Берта написали, что он был пьян. Гнусная ложь, но я ничего не могла опровергнуть, да и узнала об этом только выйдя из реанимации…