Княжич Василий Иванович и его мать не были приглашены на церемонию.

По случаю брака Дмитрия Иван III «створил пир великий на внука своего великого князя Дмитрея Ивановича, и на митрополита, и на владык; и дарил князь великий внука своего великого князя, крест золот Парамшинской с чернью золотою, да пояс золот с каменьем с драгим, да сердоличною коробкою». Ценность подарков соответствовала моменту.

Преодоление раздробленности и образование мощного государства создали почву для распространения в русском обществе идеи «Москва — новый Царьград». Как то ни парадоксально, мысль о византийском наследии развивали не «греки» из окружения византийской царевны Софьи, а духовные лица и книжники, близкие ко двору Дмитрия-внука и его матери Елены Волошанки. Митрополит Зосима, которого считали единомышленником Елены, сформулировал новую идею в сочинении «Изложение пасхалии», поданном московскому собору в 1492 г. В похвальном слове самодержцу Ивану III пастырь не упомянул о браке государя с византийской принцессой. В то же время он подчеркнул, что Москва стала новым Константинополем благодаря верности Руси Богу. Сам Бог поставил Ивана III — «нового царя Константина новому граду Константину — Москве и всей Русской земли и иным многим землям государя».

Коронация Дмитрия отвечала целям московской знати, связавшей судьбу с тверской династией. Этот круг лиц на десятилетия сохранил враждебное чувство к Софье. В 1524 г. придворный Ивана III Беклемишев жаловался греку-книжнику: как пришла сюда Софья «с вашими греки, так наша земля замешалася и пришли нестроениа великие».

Своеобразную интерпретацию идея византийского наследия получила в позднем сочинении XVI в. — «Сказании о князьях Владимирских». Согласно «Сказанию», киевский князь Владимир Мономах совершил победоносный поход на Константинополь и принудил своего деда, императора Константина Мономаха, отдать ему царский венец («шапку Мономаха») и другие регалии. (В действительности князю Владимиру едва исполнилось два года, когда умер его дед, и киевский князь никогда не ходил на Царьград.)

Фантастическая ситуация, описанная автором «Сказания», напоминала реальную ситуацию, сложившуюся в Москве в 1498 г. Дмитрий-внук получил «шапку Мономаха» из рук деда Ивана III, как Мономах — из рук деда, царя Константина. Все симпатии автора «Сказания» — на стороне внука. Владимир-внук послал воинов, которые разорили окрестности Константинополя, и малодушный Константин снял с головы своей венец и послал внуку с мольбой о мире и любви, чтобы весь православный люд стал под власть «нашего царства (Византийской империи. — Р.С.) и твоего (Владимира Мономаха. — Р.С.) великого самодержавъства великиа Русиа». Предание о «шапке Мономаха» доказывало, что русские великие князья породнились с византийской династией задолго до греческого брака Ивана III и родство было скреплено передачей им царских регалий. Отсюда следовало, что правом на трон обладал старший прапраправнук Мономаха, тогда как греческое родство удельного князя Василия не имело значения.

История московской короны такова. Уже Иван I Калита завещал наследнику парадные одежды («порты») — кафтан, расшитый жемчугом, и «шапку золотую». Шапка не была владимирской короной, так как московские князья могли распоряжаться только своим венцом, тогда как владимирской короной распоряжалась Орда. Василий II завещал Ивану III крест Петра чудотворца и шапку, которую он в отличие от всех своих предков не назвал «золотой». Иван III впервые мог распорядиться русской короной без оглядки на хана. Но он благословил Василия III крестом Петра, ни словом не упомянув об отцовской «шапке». Как видно, вопрос о регалиях не приобрел актуальности в начале XVI в.

Обращение к московскому летописному своду 1497 г. обнаруживает удивительные факты. После освобождения от татарщины Иван III находился на вершине славы. Составитель официальной летописи имел все основания сложить панегирик в его честь. Вместо этого он постарался выставить героем победы над Ордой наследника престола и бросить тень на поведение монарха.

Одним из самых близких к Ивану III церковников был архиепископ Вассиан Рыло, крестивший его детей. Среди прочих духовных особ он выделялся своим красноречием и неукротимым характером. Следуя примеру Сергия Радонежского, благословившего на битву Дмитрия Донского, Вассиан направил «укрепительную» грамоту Ивану III на Угру. Духовник государя превозносил доблесть Ивана Молодого и напоминал Ивану III его обещание крепко стоять против басурман и не слушать «духов льстивых», «шепчущих в ухо твоей державе, еже предати христианство». Поводом для обращения духовника послужила весть о том, что великий князь вступил в мирные переговоры с Ахмат-ханом. Ныне, писал Вассиан, «прежние твои развратницы» советуют тебе «не противитися супостатом, но отступати»; Ахмат уже «погубляет христианство», а ты смиряешься перед ним и молишь о мире. «Не будь бегуном и предателем христианства!» — завершал свое поучение духовник Ивана III.

Послание Вассиана было образцом церковного красноречия. Оно было украшено великим множеством цитат из Священного Писания. Содержание грамоты послужило основой для всех позднейших легенд о бегстве Ивана III с Угры.

Летопись составлялась в великокняжеской канцелярии при деятельном участии митрополичьей кафедры. По этой причине невозможно подозревать летописца в оппозиции к великокняжеской власти. Похвалы в адрес Ивана Молодого и резкие отзывы по поводу нерешительного поведения Ивана III были связаны, без сомнения, с династической борьбой в Русском государстве. Софья, домогавшаяся трона для своего сына — удельного князя, заслуживала осуждения. Такой взгляд стал господствующим и официальным после 1497–1498 гг., когда люди из окружения «грекини» попали в руки палача, а сын Ивана Молодого был коронован великокняжеским венцом. Всего точнее отношение общества к Софье выразил все тот же ростовский летописец, закончивший отчет об «угорщине» едкими словами: «Тоя же зимы прииде великая княгиня Софья из бегов, бе бо бегали на Белоозеро от татар, а не гонял никто…» Автор официального московского свода 1497 г. списал эти слова из ростовского свода, нисколько не пытаясь смягчить их.

Московский свод 1497 г. лег в основу Софийской II летописи, автор которой пошел дальше своих предшественников в обличении Софьи и Ивана III, погубивших законную ветвь династии в лице Дмитрия-внука. Неофициальная поздняя летопись утверждала, будто великий князь дважды бегал от татар, первый раз из Коломны и второй — с Угры. В страхе государь приказал воеводам насильно препроводить наследника с границы в Москву. В отличие от струсившего отца Иван Молодой «мужество показал, брань приял от отца, и не еха от берега (с Оки. — Р. С.), а христьянства не выда». Победитель Ахмата окончательно превратился в «предателя христьянства». Книжник не только возлагал на Ивана III ответственность за бегство Софьи на Белоозеро, но и приписывал государю позорные планы. Послав «римлянку» с казной на север, государь якобы «мыслил»: «Будет Божие разгневание, царь (Ахмат. — Р.С.) перелезет по сю сторону Оки и Москву возмет и им бежати к Окияну-морю». Ввиду явной трусости самодержца Вассиан Рыло в лицо обличил его, назвав «бегуном». Возмущенные москвичи стыдили монарха, говоря: «Нас выдаешь царю и татаром». Иван III якобы побоялся въехать в Кремль, а остался за городом, «бояся гражан мысли злыя поимания». Вместо того чтобы оборонять границу, он провел в Москве две недели, предаваясь страху и нерешительности.