Амадей вытащил еще один платок.

– Соболезнуем вам, – сказал Бурлен.

– Ночью их разбудил крик моей матери. Он лежал на ней и уже засунул руки под… короче, уже засунул руки. У матери хватило сил отпихнуть его, и он упал задом прямо в костер. Ну, это как раз меня не удивляет, – усмехнулся Амадей. – Он вскочил и стал хлопать себя по заднице, чтобы потушить огонь. Он был смешон, понимаете, и унижен. Мало того, мать засмеялась, обзывая его на все лады, скотиной и мудаком, – у нее со словарным запасом было все в порядке. Но лучше б она промолчала, бедняжка. Потому что этот гад разъярился, набросился на нее и заколол одним ударом ножа в сердце. И ее тоже скинул под лед. Освещая себе дорогу горящей деревяшкой. А отец даже не шелохнулся. Как, впрочем, и никто другой.

Молодой человек взял из коробки еще два платка. Возле его гуттаперчевых рук их образовалась уже целая кучка.

– Почему они не убили его? – продолжал Амадей. – Их было десять человек! Десять против одного! “Авторитет”, ответила мне на это Алиса Готье, у него был “авторитет”. А главное, только он еще и мог бродить по острову в поисках жрачки. На случай если туда занесет какую-нибудь гагарку или чистика. Так что они молчали в тряпочку и безучастно, в полном изнеможении ждали, когда он вернется. Как-то вечером он притащил им тюленя, перебив ему хребет палкой. Он был весь в крови, и от него воняло рыбой. Вот тут отец и док встали, чтобы помочь ему донести добычу и разделать ее. Он приказал им бросить в костер камни, чтобы зажарить на них эту тушу.

На этот раз Амадей вытер нос тыльной стороной руки.

– Алиса Готье рассказывала об этом с блеском в глазах, не проронив ни слезинки, словно это было самое памятное гастрономическое переживание в ее жизни, типа гигантского лосося или чего-то в этом роде. Тюленя им удалось растянуть на несколько дней. Конечно, нельзя не признать, что этот ублюдок мог убить их всех и оставить еду одному себе. Ан нет, он накормил всю группу. И этого у него не отнять, сказала Готье. А когда туман наконец рассеялся, они, собрав последние силы, добрались назад, на остров Гримсей. Только вот еще что… – Теперь, когда жуткий эпизод с матерью остался позади, Амадей заговорил громче, и голос у него был уже не такой простуженный. – Он сказал: “Они оба умерли от холода. Всем ясно? Наутро мы обнаружили их замерзшими. Если кто-то из вас проболтается, я зарежу его, как этого тюленя. А если вам этого недостаточно, то я убью ваших детей, убью жену, а если жены нет, то мать, брата, сестру и всех, кто мне под руку попадется. Прикончу при малейшей оплошности. Вот вы сейчас думаете: мы донесем на него, и он отправится за решетку. Ошибаетесь. Мои люди рабски преданы мне. Когда мы окажемся на Гримсее, я предупрежу их по…” – Амадей нахмурил брови, пытаясь отыскать нужное слово в своей затуманенной памяти. – Алиса Готье употребила какой-то странный термин. Да, он предупредит своих людей по tölva. Tölva – это компьютер, как она мне объяснила. Исландцы изобретают собственные названия, чтобы бороться с американизмами. “Тёльва” переводится как “считающая ведьма”. То есть компьютер, понимаете? Маме бы понравилась “считающая ведьма”. Она ведь ничего не смыслила в компьютерах.

Молодой человек улыбнулся сам себе, забыв на мгновение о присутствии полицейских.

– Извините, – снова заговорил он. – Короче, он сказал приблизительно следующее: “Даже если я окажусь в тюрьме, вас это не спасет. Вы знаете, на что я способен. И вы мне обязаны по гроб жизни. Я спас ваши жалкие душонки, вы просто кучка лохов, никто из вас даже не рыпнулся, чтобы жратву поискать, никто не проявил никакого упорства, никто не пошел со мной в туман. Нет, вы опустили руки и испуганно жались у огня, с радостью пожирая моего тюленя”. И он был прав, сказала Готье. Кроме того, он внушал им ужас. Ей в том числе, она особо подчеркнула это. Вот почему за десять лет никто не выдал убийцу моей матери и легионера. Даже отец! Он тоже заткнулся, потому что умирал от страха. Он, не боявшийся схватки с воздухом нашей планеты, тут струсил.

Амадей разгорячился, вскочил и, раскидывая использованные платки во все стороны, заколотил по столу своей разболтанной рукой.

– Да, именно поэтому я и наорал на отца! Выйдя от Алисы Готье, я два дня как безумный мотался по Парижу, я был в кусках, и никакого желания видеть своего сволочного папашу у меня не возникало. В итоге я все-таки вернулся домой в среду вечером и с ходу бросился к нему. Жандармам я сказал, что потребовал предоставить мне независимость или что-то вроде того, но все это здесь ни при чем. Чего я только ему не наговорил. Отец был сражен, а я наслаждался его побитым видом, наблюдая, как этот гений барахтается в собственной гнусности. Гений, отпустивший на все четыре стороны убийцу своей жены! И тогда, даже не допив виски…

– Простите, – перебил его Бурлен, – он пил виски?

– Да, как всегда, по вечерам он выпивал два стакана. Так вот, отец сбежал как жалкий трус, ему, видите ли, приспичило прокатиться верхом. Выходя, он сказал мне: “Он пригрозил, что убьет наших детей. Так что я и за тебя тоже беспокоился. Поставь себя на мое место”. А я прокричал ему в ответ: “Лучше сдохнуть, чем оказаться на твоем месте!” И, не помня себя, убежал в свой флигель. Я слышал, как вернулась лошадь, но по-прежнему желал отцу гореть в аду, проклинал его на все лады. Часа через три у меня прояснилось в голове. Конечно, он хотел меня защитить. Поэтому утром я пошел к нему, чтобы спокойно все обсудить. Я поднялся в кабинет и обнаружил его мертвым. Он покончил с собой из-за меня.

Амадей потянул по очереди за каждый палец, щелкая суставами. Это у него тоже хорошо получалось. Селеста беззвучно плакала в углу. Адамберг разлил остатки кофе – пирог был полностью съеден. Стемнело, на деревенской колокольне пробило полдевятого.

– Ну, вот и все, – сказал Амадей. – Возможно, я не вполне точно передал ее слова, наши диалоги и так далее, у меня не такая память, как у Виктора. Но все произошло именно так. Мама хотя бы подпалила ему задницу, ей одной хватило на это смелости. Вам обязательно надо доложить о том, что случилось в Исландии?

– Нет, – сказал Бурлен.

– Я могу идти?

– Последний вопрос, – вмешался Адамберг, подтолкнув к нему рисунок. – Вам уже приходилось видеть этот символ?

– Нет, – удивился Амадей, – а что это такое? Буква H? Как в имени Henri?

– Ну вот, – сказал Бурлен после ухода Амадея, потирая себе живот, чтобы утихомирить голод, который уже давал себя знать. – Признавшись во всем Амадею, Алиса Готье с чистой совестью вскрыла себе вены в ванне. Амадей прав: она сделала это исключительно ради собственного спокойствия, совершенно не задумываясь о последствиях своих слов для молодого человека. Если их “ублюдок” убивает всех, кто его предает, то теперь и Амадею пора заткнуться.

– Не пиши в рапорте, что он все нам рассказал.

– В каком еще рапорте? – спросил Бурлен.

Они медленно шли по темной аллее. Данглар старался не сходить с гравия, чтобы не запачкать ботинки, а Адамберг шагал по обочине, как всегда не упуская возможности прогуляться по траве. Что лишний раз доказывает – съязвил как-то дивизионный комиссар, уважавший, но недолюбливавший Адамберга, – что он так и не приобщился толком к цивилизации. С тех пор как в Париже сорнякам дали спокойно расти на решетках, проложенных вокруг деревьев, Адамберг часто сворачивал с пути, чтобы пройтись по этим жалким островкам дикой природы. Одно из растений, которое он приминал сейчас на ходу, цеплялось за его брюки маленькими липучими шариками, которые приходилось отдирать. Он поднял правую ногу, разглядел в темноте добрый десяток впившихся в материю колючек и оторвал одну из них. Они прилипали со страшной скоростью и не выпускали добычи, хотя у них даже лапок не было. Адамберг забыл название растения, известное каждому школьнику.