Суббота думал. Почему-то вдруг выступил на его лице холодный пот. Капля со лба съехала на губу, он облизнул – была она мерзкая, несоленая. Трубка ждала, а ему, как назло, совсем не хотелось выходить из дома и ехать непонятно куда.

– Слушайте, но здание же опечатано, – сказал он кисло. – Там вроде как спор каких-то хозяйствующих субъектов…

– Юрий Алексеевич, дорогой, да о чем говорить?! – снисходительно заметила трубка. – Китайский «Канон перемен» читали, конечно? Помните, что гласит шестьдесят третья гексаграмма? Сегодня субъекты, завтра объекты, а послезавтра и вообще со святыми упокой.

В эфире, как показалось Субботе, раздался совершенно отдельный смешок, но тут же трубка снова взяла себя в руки.

– Печати и прочие штампы – это для отсечения праздношатающихся, деловые люди не обращают на это внимания. Вы, главное, подойдите к двери, дерните ее – вам и откроется. Слышали, наверное: стучите – и вам откроется? Ну вот, а здесь даже стучать не нужно, – тараторила трубка, – никаких там «Сезам, откройся!», просто дерг-дерг, и шашка проходит в дамки, или, если вам больше нравится, пешка в ферзи. Вы в шахматы-то играете, Юрий Алексеевич?

– Немного. – Суббота был сбит с толку и даже потихоньку начинал уже сердиться на нахального собеседника.

– Вот и отлично, можем сгонять партейку-другую… Как вам Карлсен-то, озорник, в последнем баден-баденском турнире? Обыграл-таки Найдича, как школьника обыграл. И где – в армагеддоне! А мы, признаться, все за Найдича болели, ну, да ничего, отольются кошке мышиные слезки, и все в таком роде. Так мы ждем вас, я правильно понимаю?

Суббота открыл было рот, но его снова перебили, как будто прочитали мысли – со стыдом признаемся, не вовсе бескорыстные.

– А насчет денег не волнуйтесь, – пела трубка ласково, – деньги будут, и очень хорошие, для того и встречаемся. Мы вам такое предложение сделаем, от него сам Владимир Ильич Бланк покойный бы не отказался, да и никто бы, между нами говоря, и вы тоже не откажетесь. Засим честь имею, и ждем, ждем с нетерпением!

Трубка игриво хохотнула и громко повесила сама себя на том конце провода. Несколько секунд там играла какая-то легкомысленная мелодия, со странными словами: «Эх, мать-перемать, кислая капуста, господа либертарьянцы, чтоб вам было пусто!» Потом и она умолкла, и только глухая покойницкая тишина, кряхтя, переворачивалась в мембране.

Суббота тоже повесил трубку со своей стороны. Все это было чрезвычайно подозрительно, нагло и даже как-то незаконно. Но с работы его, действительно, поперли, а жить на что прикажете и, главное, где? Может, это и есть улыбка судьбы, которая раньше одними гримасами обходилась…

К тому же любопытство уже разобрало его и с каждой секундой разжигалось все больше и больше. Однако любопытство любопытством, а мозги на то и даны человеку, чтобы глупостей не совершать. Суббота глотнул еще виски и решил мыслить трезво.

Как он ни прикидывал, а выходило, что идти на встречу не стоит. За всем этим стояло что-то нестерпимо несерьезное, несолидное и даже оскорбительное. Хорошо было одно – что деньги обещали. Но обещают, как известно, всё и всем, а как до дела – заморочат голову и кинут. Не умрет же он, в самом деле, с голоду – что-нибудь да подвернется рано или поздно.

Нет, господа, решил он твердо, сами с собой и встречайтесь, а Юрий Алексеевич Суббота займется лучше чем-нибудь важным и полезным. Да вот хоть виски допьет, раз уж все равно работать не надо…

Метель вздыбилась между небом и землей, покружилась, завыла, метнулась туда и сюда волчицей – и вдруг ровно легла на землю, обняла мир белым тесным саваном, покрыла собой все. Теперь и с высоты в километр не было видно ничего, кроме этого савана, холодного, блеклого, тоскливого, как вой вурдалака.

Однако, если с птичьего полета приглядеться все-таки взглядом зорким, незамутненным, можно было рассмотреть, что саван не лежал тихо, неподвижно. Под саваном этим что-то чуть заметно шевелилось… То ли начало уже под ним разлагаться огромное тело, истекали вверх смрадные, чуть слышные газы, то ли, напротив, слишком рано прозекторы прикрыли живые еще глаза, слишком рано замкнули горячие еще уста, силящиеся сказать последнее слово, слишком рано и насильно укутали теплое тело в холод сырой невозвратной земли…

В самой нижней координате этой земли, между сугробами, вольно насыпанными среди поля, чернели две фигурки, два малых человечка. Один был бородат, с глазами цыганскими, черными, и одет в одежду совсем простую и ветхую, словно с чужого плеча второпях, вторая была женщина. Рыжеватое меховое пальто казалось ей мало, длинные руки и ноги торчали из него, как хвосты из мышеловки.

– Ну, вот и прибыли… – сказал бородатый, с любопытством и изумлением озирая окрестности.

– О, защитник и судия, сын света, страж рая, архистратиг, властный над жизнью и смертью, враг тьмы, побивающий дракона, тот, который как Бог… – начала было женщина, но бородатый в панике замахал руками, прервал ее.

– Просто отец Михаил, – сказал он мягким голосом, беря спутницу за рукав. – Мы уже на равнинах, не нужно, чтобы о нас узнали слишком рано. Понимаешь ли меня, сестра?

– Да, отец Михаил… понимаю, – с робкой заминкой сказала женщина.

– Вот и хорошо, – кивнул он. – Думаю, ангел уже в дороге. Я веду его светом, но здесь сила небес имеет мало власти. Неплохо бы телефон найти…

Женщина тоже оглянулась по сторонам, словно чего-то искала.

– Но где же здесь можно что-то найти? – сказала она разочарованно. – Вокруг только снег да пустыня.

– О, это ничего, – сказал тот, кого женщина звала архистратигом. – Пустыня не бесконечна, рано или поздно и к людям выйдем.

В глазах женщины мелькнул страх.

– Люди, – сказала она. – Как-то они встретят нас?

– Как всегда, – отвечал архистратиг. – Встретят нас, как люди людей.

– Этого-то я и боюсь…

Вслед за тем раздался низкий подземный гул, который шел, однако, прямо с небес. Если бы кто обладал зрением оптического прицела, за секунду до этого он успел бы увидеть, как над землей возникли из пустоты несколько снарядов и, пропоров воздух, ударили в то место, где стояли пришельцы. Раздались четыре мощных взрыва, почти слившихся в один. Когда гарь рассеялась, в глубокой рваной воронке недвижно лежали два тела. На дне ее, пегом от серой земли и голубого снега, покоилась женщина, а на ней, прикрыв ее собой – тот, кто назвался отцом Михаилом. Они лежали неподвижно, мертво, безнадежно, для них, по видимости, все было кончено раз и навсегда…

Но если бы кто-то третий появился в поле в этот миг и, отринув страх, посмотрел внимательнее, он с удивлением и восторгом обнаружил бы, что оба тела невредимы. Несмотря на прямое попадание, на них даже одежду не разорвало – только слегка присыпало раскуроченной черноватой землей.

Прошло несколько секунд… Мужчина вдруг шевельнулся, поднял голову, настороженно огляделся по сторонам, стал сначала на четвереньки, а потом уже на ноги. За ним, отряхиваясь, поднялась и женщина. Мужчина посмотрел тревожно в низкие небеса, откуда явились посланцы смерти, и спросил мрачно: