чутким ухом разделив поток его речи на слова. Этот речевой каскад у Темула никогда не разделялся никакими точками, восклицательными или вопросительными знаками, запятыми или иными знаками препинания – все они смывались напрочь бурным потоком его стремительного бормотания, без малейшего шанса уцелеть. Разве что конец абзаца можно было уловить. Да и то пауза не была полноценной – так, едва заметная остановка, чтобы перезарядить легкие кислородом.

– ГустадГустадбегатьнаперегонки. Быстробыстрокурицавпереди. – Он ухмыльнулся и дернул курицу за хвост.

– Нет-нет, Темул. Догонялки закончились. – Он забрал у него курицу и отдал мяснику, ожидавшему с ножом в руке. Темул стиснул себе горло, потом провел по нему ребром ладони, имитируя режущее движение, и издал ужасающе-пронзительный визг. Густад не удержался от смеха. Воодушевленный, Темул завизжал снова.

Мисс Кутпитья наблюдала за погоней сверху, из окна. Высунув голову наружу, она зааплодировала:

– Сабааш, Темул, сабааш![43] Теперь мы официально назначим тебя куроловом Ходадад-билдинга. Отныне ты будешь нашим не только крысоловом, но и куроловом. – Трясясь от беззвучного смеха, она втянула голову в окно и закрыла его.

На самом деле Темул крыс не ловил, он лишь избавлялся от тех, которые были пойманы жильцами Ходадад-билдинга. Подчинявшийся муниципалитету Департамент по борьбе с вредителями выплачивал двадцать пять пайс за каждую сданную крысу, живую или мертвую. Это было частью кампании, призванной инициировать тотальную войну против грызунов, представлявших угрозу для здоровья населения. Этим способом Темул зарабатывал немного денег – собирал крыс, попавшихся в клетки-крысоловки соседей, и сдавал их. Брезгливые соседи отдавали Темулу клетки с еще живыми крысами, их умерщвлением занимались уже в муниципалитете. Положено было крыс топить: клетки погружали в резервуар с водой и вынимали через определенный период времени. Тушки сваливали в кучу для дальнейшей утилизации, пустые клетки возвращали с соответствующим вознаграждением.

Но когда брат бывал в отъезде, Темул не сразу нес живых крыс в муниципалитет. Сначала он приносил их домой, чтобы развлечься «на муниципальный манер» – поучить их плавать и нырять. Наполнял ведро водой и поочередно окунал в него крыс. Вытаскивал, не давая захлебнуться окончательно, потом опускал снова – и так пока ему не надоедала эта забава или пока крысы не погибали из-за того, что он не рассчитал времени, держа их под водой.

Иногда, для разнообразия, он кипятил чайник и поливал крыс кипятком, подражая тем соседям, которым хватало храбрости самим умерщвлять попавших в ловушку крыс. Но в отличие от них он лил воду постепенно, отдельными порциями. Пока крысы визжали и корчились в агонии, он с большим интересом наблюдал за ними, особенно за их хвостами, гордясь тем, как те меняют окраску по его воле. Он хихикал, глядя, как они из серых превращаются в розовые, потом в красные. Если ошпаривание не убивало крыс до того, как иссякал кипяток, он опускал их в ведро.

Однажды секрет Темула открылся. Никто всерьез не осудил его. Однако все решили впредь никогда живых крыс Темулу не отдавать.

Но, вероятно, он понимал больше, чем думали люди. Когда мисс Кутпитья произнесла слово «крысолов», улыбка исчезла с его лица, и на нем появилось стыдливое выражение.

– Густадбольшиебольшиетолстыекрысы. Муниципальныекрысы. ГустадГустадтонущиеплавающиеныряющиекрысы. Курицабежалабольшойнож.

– Да, – сказал Густад. – Все хорошо. – Он никогда не мог решить, как лучше разговаривать с Темулом. Если не следил за собой, он невольно ловил себя на том, что сам начинает говорить все быстрей и быстрей. Надежней всего было использовать кивки и жесты в сочетании с односложными ответами.

Темул проводил его до квартиры, широко улыбнулся и помахал рукой на прощание. Дильнаваз, Рошан и мальчики ждали у двери.

– Веревка отвязалась от куриной ноги, – сказал Густад. – Хотел бы я знать, как это случилось. – Он многозначительно посмотрел на них. Мясник вернулся в кухню, на сей раз крепко держа птицу в руках, и глаза Рошан стали наполняться слезами. – Да, – сурово повторил Густад, – я очень хочу знать, как это случилось. Я купил дорогую курицу, чтобы отпраздновать день рождения и поступление в ИТИ, – и вот веревка оказывается отвязанной. Это что, такая форма благодарности?

Из кухни предательски донесся визг. Вытирая о тряпку нож, появился мясник.

– Хорошая курица, сэт, мясистая. – С почтительным поклоном он направился к Густаду.

Рошан разразилась рыданиями, и Густад прекратил свой допрос. Все четверо смотрели на него осуждающе, потом Дильнаваз пошла на кухню.

Две вороны с любопытством заглядывали в окно через прутья проволочной сетки. Их внимание привлекала бесформенная масса перьев и плоти на каменной плите возле крана. Когда Дильнаваз вошла, они истерично закаркали, расправили крылья, секунды две поколебались и улетели.

Глава третья

I

За несколько часов до званого обеда мисс Кутпитья, извинившись, отказалась от приглашения Дильнаваз, которое та сделала ей вопреки четким распоряжениям Густада. Мисс Кутпитья объяснила это так: в то утро, сев завтракать, она увидела в самом центре стола ящерицу, которая сидела неподвижно, нагло уставившись на нее и резко выбрасывая вперед длинный язык. И, как будто одного этого было мало, когда мисс Кутпитья, сорвав с ноги кожаную сапат[44], пришлепнула ящерицу, у той оторвался хвост и продолжал еще минимум пять минут извиваться и плясать по столу. Мисс Кутпитья сочла это очевидным предзнаменованием и не намеревалась в предстоявшие сутки и шагу ступить из дому.

Узнав об этом, Густад хохотал до упаду, пока Дильнаваз не пригрозила, что выключит плиту и прекратит свою стряпню.

– Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда придет твой придурочный Диншавджи, а курица будет сырой.

– Прости, прости, – сказал он, изо всех сил стараясь изобразить серьезную мину. – Просто я представил себе, как ящерица показывает Кутпитье язык. – Он постарался заняться делом, чтобы помочь с подготовкой к вечеру. – Где у нас гантия[45] и арахис к напиткам?

– Я их ношу у себя на голове, не видишь, что ли? – Она закончила мешать что-то на плите и со стуком шваркнула ложку на стол. – В банках, конечно, где же еще?

– Не сердись, Дильну, дорогая. Диншавджи очень славный человек. Только что вернулся на работу после болезни, все еще похож на fikko-fuchuk[46], выглядит как призрак. Ему пойдет на пользу наша компания и твоя вкусная еда. – Аромат басмати[47] наполнил кухню, когда она, подняв крышку кастрюли, достала рисинку и растерла ее между большим и указательным пальцами. Потом шлепнула крышку обратно, явно так и не проникшись большей симпатией к другу Густада.

Диншавджи пришел в банк за шесть лет до Густада. Теперь его непрерывный стаж составлял тридцать лет, о чем он часто, либо с гордостью,