сумбур, показывая лишь то, что имеет значение. Памяти также свойственно использование сторителлинга для упрощения всего сложного. Человеческая память «эпизодична» (нам свойственно воспринимать наше беспорядочное прошлое в виде сильно упрощенных причинно-следственных звеньев) и «автобиографична» (эти эпизоды пропитаны личным значением и нравственным смыслом).

Не существует одного-единственного участка мозга, ответственного за подобное создание историй. Хотя большинство его областей имеют специализацию, мозговая деятельность распределена в значительно большей степени, чем когда-то предполагали ученые. И все-таки нам не суждено было бы стать рассказчиками, если бы не отдел, развившийся у нас позднее всего, – неокортекс, или новая кора. Он представляет собой тонкий слой шириной примерно с воротник рубашки, сложенный таким образом, что около метра его длины компактно разместились за вашим лбом. Одна из главных его задач – следить за нашими социальными взаимодействиями. Он помогает интерпретировать жестикуляцию, мимику и способствует пониманию теории разума.

Однако неокортекс больше, чем процессор, обрабатывающий информацию о людях вокруг вас. Он также помогает взаимодействовать полушариям и отвечает за сложные мыслительные процессы, включая планирование и рассуждение. Психолог Тимоти Уилсон в первую очередь имеет в виду неокортекс, когда пишет, что одним из главных отличий между людьми и другими животными является наличие мозга, умеющего выстраивать «сложные теории, объясняющие все происходящее в окружающем мире».

Такие теории и объяснения зачастую принимают форму историй. Одна из наиболее ранних, известных нам, рассказывает о медведе, преследуемом тремя охотниками. Медведь ранен. Он истекает кровью, окрашивающей лесную подстилку в цвета осени, но ему удается ускользнуть, забравшись на вершину горы и прыгнув высоко в небо, где он превращается в созвездие Большой Медведицы. Различные вариации мифа о «космической охоте»[102] были обнаружены в Древней Греции, Северной Европе, Сибири, а также Южной и Северной Америке, где в племенах ирокезов был распространен именно упомянутый выше вариант. Исходя из такой схемы распространения, можно предположить, что эта история рассказывалась еще во времена, когда то, что сегодня называется Аляской и Россией, соединял сухопутный перешеек, то есть в период с 28-го по 13-е тысячелетие до нашей эры.

Миф о космической охоте звучит как обыкновенная ахинея. Возможно, он пришел из чьего-то сна или галлюцинации шамана. Но с той же вероятностью кто-то когда-то спросил: «Слушай, а почему эти звезды выглядят как медведь?» И кто-то другой вздохнул с ученым видом, оперся на палку и изрек: «Ну, раз уж ты спросил…» И вот, 20 тысяч лет спустя, мы продолжаем пересказывать эту историю.

Человеческий мозг тяготеет к формату историй, даже когда размышляет над сложнейшими проблемами реальности. Что такое современная религия, если не выработанная неокортексом «сложная теория, объясняющая все происходящее в окружающем мире»? Религия не просто стремится объяснить, откуда произошла жизнь, а предлагает нам ответы на самые глубокие из всех возможных вопросов. Что такое добро? Что такое зло? Как мне разобраться с любовью, виной, ненавистью, похотью, завистью, страхом, горем и гневом? Любит ли кто-нибудь меня? Что будет, когда я умру? Ответы, само собой, не приходят в форме уравнений или статистических выкладок. Зато у них есть завязка, середина и конец, равно как и преследующие свои интересы герои и злодеи; всё вместе образует драматичный и переменчивый сюжет, выстроенный на основе непредсказуемых событий, наполненных смыслом.

Разобраться в основах того, как мозг превращает сверхизобилие информации в упрощенную историю, – значит усвоить ключевое правило сторителлинга. Все создаваемые мозгом истории, будь то наши воспоминания, религия или «Война призраков», имеют причинно-следственную структуру. Мозг стремится свести путаницу окружающей действительности к простой теории, в рамках которой что-либо одно приводит к чему-либо другому. Причина и следствие лежат в основе нашего понимания мира. Мозг не способен удержаться от создания причинно-следственных связей. Это происходит автоматически. В этом можно убедиться прямо сейчас. БАНАНЫ. ТОШНОТА[103]. Вот как психолог Даниэль Канеман описывает только что произошедшее у вас в мозгу: «Без особых на то причин ваш мозг автоматически предположил наличие хронологической и причинно-следственной связи между словами „бананы“ и „тошнота“, набросав эскиз ситуации, в ходе которой бананы привели к плохому самочувствию».

Тест Канемана показывает, что мозг видит причинно-следственные связи даже там, где их нет вовсе. Эта склонность мозга была исследована в начале XX века[104] советскими режиссерами Всеволодом Пудовкиным[105] и Львом Кулешовым, которые последовательно сопоставили крупный план нейтрального выражения лица известного актера с тремя кадрами: тарелки с супом, мертвой женщины в гробу и девочки, играющей с плюшевым медведем[106]. Затем каждое из сопоставлений было продемонстрировано аудитории. «Результат оказался потрясающим, – вспоминал Пудовкин. – Зрители восхищались тонкой игрой артиста. Они отмечали его тяжелую задумчивость над забытым супом. Трогались глубокой печалью глаз, смотрящих на покойницу, и восторгались легкой улыбкой, с которой он любовался играющей девочкой. Мы же знали, что во всех трех случаях лицо было одно и то же».

Последующие исследования подтвердили находки кинематографистов. Зрители мультфильма с движущимися простыми геометрическими формами в качестве персонажей помимо своей воли обращались к анимизму, пытаясь выдумать причинно-следственное повествование для описания происходящего: этот шар задирает другой, треугольник нападает на линию и так далее. Таким же образом в беспорядочно перемещающихся на экране дисках наблюдатели видели погоню, которой там не было.

Причинно-следственная связь подпитывает любопытство. Человеческий мозг в своих историях задается вопросами: «Почему это произошло? И что же случится дальше?» Когда детям трех-пяти лет показывали деревянный блок, постоянно падавший из-за смещенного скрытыми усилителями центра тяжести, большинство с любопытством осматривали его, пытаясь обнаружить причину столь неожиданного поведения[107]. Ни один участвовавший в эксперименте шимпанзе ничего подобного не предпринял. Профессор педагогики Пол Харрис заметил, что людям свойственно «докапываться, иногда безустанно, до причин всего происходящего вокруг, даже если это не приносит ощутимых результатов»[108]. Любой эпизод захватывающей истории пробуждает нашу детскую любознательность – нам интересно, к чему он может привести. На каждом шагу возникают новые информационные пробелы, создающие щемящее желание узнать, что же будет дальше. Именно благодаря этому захватывающие бестселлеры и сценарии блокбастеров вызывают привыкание. Они строго соблюдают принцип поступательного движения, где одно следует за другим, а топливом служит наше неугасаемое любопытство.

И в то же время создать причинно-следственную структуру может быть непростой задачей для автора. В 2005 году обладатель Пулитцеровской премии драматург Дэвид Мэмет возглавлял работу над телесериалом «Отряд „Антитеррор“». Разочаровавшись в своих сценаристах, писавших сцены без причинно-следственной связи – многие эпизоды, например, выполняли сугубо пояснительную задачу, – он разослал гневную памятку, набранную ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ (я убрал их, дабы сохранить ваше зрение), которая затем утекла в сеть: «Если сцена не двигает вперед