Прошлой ночью я больше двух часов боролся со второй стадией бессонницы — утренней бессонницей, или агрипнией, как выражаются врачи. Этот пункт в моем ночном расписании появился около пяти лет назад. Утренняя бессонница дает о себе знать часов в семь утра, хотя и не всегда, поскольку работает по скользящему графику. Это время обусловлено тем, что обычно я встаю после десяти, но если мне надо встать, например, в восемь, то она разбудит меня около пяти утра, а если встать надо в шесть — то она появится в три часа ночи, ну и так далее. Должно быть, мои биологические часы меня ненавидят и подстраиваются под показания будильника. Правда, в эволюционных масштабах, это относительно новое явление. Раньше у меня была самая обыкновенная бессонница, когда не находишь себе места, пытаясь заснуть. Но если уж заснул, то все позади. Так что это был вопрос выживания в течение двух-трех часов, пока не наступит бессознательное состояние — и все. Раз плюнуть. А теперь мне надо пережить не только два-три часа ночных мучений, но и четыре часа утренних, когда глаза не закрыть, а мозги размазаны по крутящемуся с бешеной скоростью диску, на котором записана единственная песня с какого-нибудь семнадцатого места очередного хит-парада. Только задумайтесь: почему люди отказались от грампластинок, придумав множество других носителей? Почему? А я вам объясню: пластинку может заесть, а от одной мысли о том, что отрывок из какой-нибудь современной песни будет повторяться снова и снова более пяти секунд, становится страшно. Ну, проявите сострадание, представьте на мгновение эту пытку: в голове заедает пластинку и приходится слушать одну и ту же строчку из песни «Скутера» снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и каждый раз он будет орать все яростнее — и так до бесконечности.

Сегодняшнее утро было вообще ужасным, так что проснулся я только в час дня. Прежде чем спуститься вниз, накинул халат, который никогда не стирал (хотя надеваю его каждый божий день и большую часть времени провожу именно в нем), — ведь иногда на нем можно обнаружить пятна спермы и вспомнить о хорошем. Красная лампочка автоответчика мигнула семь раз, отрывисто, как рассерженный школьный учитель: «Ну. Сколько. Еще. Раз. Тебе. Надо. Повторять». Но я слышал все сообщения — от меня ничто не ускользнет, даже если я сплю. Одно сообщение от мамы — она поблагодарила за вчерашний визит и напомнила, заглушая выкрики на заднем плане, чтобы я был поосторожнее с Брайаном Трускоттом; два раза повесили трубку (какое разочарование — за обнадеживающим и пробуждающим легкое любопытство звуковым сигналом не следует ничего); и еще четыре сообщения от Бена — с нарастающим раздражением он говорил, что пора мне, козлу, вставать и начинать писать статью.

Налил себе кофе. Чтобы сэкономить джоулей десять энергии, я не варил его, а просто насыпал немного растворимого кофе в чашку, залил холодной водой и поставил в микроволновку на полторы минуты. Чтобы муха мне не помешала, засек время по песне «Прочь от чисел» в исполнении группы «Джэм».

Зазвонил телефон. Хотя я и знал, кто это, у меня внутри прозвенел другой звоночек, звоночек неопределенности. Я снял трубку.

— Я уже пишу.

— Нет, ты не пишешь. Ты только проснулся.

— Я сижу и пишу.

— Ничего подобного. Ты второй час сидишь, пытаясь выйти из коматозного состояния. Слушай, ты же обещал что-нибудь написать к сегодняшнему дню, к двенадцати часам.

— К двенадцати? Я вообще никогда и никому не обещаю ничего сделать к двенадцати часам.

— О господи. Позвони, как напишешь первое предложение, — сказал Бен, а потом, заводясь, добавил: — Мы еще с тобой поговорим на эту тему.

— Бен, подожди.

— Чего?

Иногда, по утрам, когда сознание еще отмокает в сонном маринаде, мне бывает не остановиться. Сейчас такого наговорю.

— А Дина приехала?

— Кто? А, Дина… Да. Пока пытается приспособиться к английскому времени, а Элис сидит с ней дома.

— Ясно. Ладно. Пока, блин.

— Давай, блин.

Два часа спустя я все еще сидел на кухне и рисовал кривую различий. Ось «икс» — это Дина, ось «игрек» — Элис; осталось вычислить, какое количество точек совпадений я смогу пережить. Затем я подумал: «Главное, чтобы голоса были в чем-то похожи». А потом пришел в ужас от того, насколько очевиден ход моих мыслей. (Представьте себе вот такое развитие событий: Дина похожа на Элис. Я приглашаю Дину куда-нибудь. Она отказывается. И тогда я пропал, раскрыто тайное желание моего сердца.) В этот момент в дверь позвонили.

Когда я открыл дверь, передо мной стояли: мой брат, тайное вожделение моего сердца и несколько измененная копия тайного вожделения моего сердца. Возьмите любую имеющуюся у вас фотографию Элис и сделайте следующее: расширьте ноздри на два миллиметра, цвет глаз сделайте голубым, немного укоротите волосы, перекрасьте ее в блондинку, щеки чуть закруглите, чуть-чуть опустите уголки губ — вот вам и Дина. Если честно, я чуть с ума не сошел от этих различий; она как магнит с электрическим выключателем — я тянулся к ней и останавливался (боже, подбородок ровнее), тянулся и останавливался (господи, пальцы длиннее), тянулся… (ой, грудь-то поменьше). А манерой одеваться они отличались разительно: в то время как Элис была в джинсах и замшевой куртке, на Дине были зеленая атласная блузка с огромным воротничком и прозрачный макинтош, а на ногах — сапоги из лакированной кожи, на платформе, они доходили ей до колен.

— Знаешь, Гэйб, — начал Бен, — мне определенно нравится твой халат.

— Спасибо.

— Я тут решил забежать к тебе и забрать статью.

— Ах да… Привет, — сказал я, повернувшись к Дине. — Меня зовут Габриель.

— Привет. Дина.

Бригада маленьких исследователей в моей голове принялась сравнивать ее голос с голосом Элис. Тембр: заметное сходство. Высота тона: весьма заметное сходство. Количество производимого в процессе речи шума: требуется больше данных.

— Очень приятно.

— Э… да, мне тоже.

Хватит?

Да, подожди секунду.

— Ты не возражаешь, если мы зайдем?

Количество производимого в процессе речи шума: некоторое сходство.

— Нет, конечно. Простите, я только что встал.

Оказавшись на кухне, я вынул из раковины несколько чашек, чтобы сделать всем эспрессо «Доуве Эгбертс». Рассеянно посмотрел на доску над раковиной, увешанную, зачастую внахлест, разноцветными бумажками с угрозами и просьбами; этим бумажкам приходится бороться за место под солнцем с бесчисленными поляроидными фотографиями Ника: Ник в одних штанах, Ник смеется, Ник показывает пальцем на блондинку (таких фотографий особенно много).

— А эти чашки чистые? — спросил Бен, усаживая свое грузное, но без лишнего жира тело на кухонный стол, ламинированный каким-то огнеупорным пластиком.