Симона едва заметно кивнула. Она все еще выглядела смущенной.

— И спрашивает, болит ли он, — выговорила она с трудом, как будто ее губы онемели.

Я покачала головой.

— Не особо. Это произошло очень давно.

И двух лет не прошло, но для Эллы это половина жизни.

Девочка снова что-то прошептала. Неловкость Симоны усилилась. Элла настойчиво потянула ее за одежду. Теперь она прятала лицо за волосами, исподтишка поглядывая на меня.

— Она спрашивает, нельзя ли ей его поцеловать, чтоб не болел, — сообщила Симона, заливаясь краской. В ее глазах читалась мольба, но я не могла понять, хочет ли она, чтобы я отказалась или чтобы согласилась.

Элла бросила украдкой еще один взгляд сквозь ресницы, и тут я неожиданно для себя, едва узнавая собственный голос, произнесла:

— Конечно можно.

Очевидно, я сделала правильный выбор. Ответный взгляд Симоны выражал облегчение. Она посадила Эллу на колени, чтобы девочка могла до меня дотянуться.

Ноги сами понесли меня вперед. Я наклонилась, оттянула воротник, почувствовала легкое прикосновение детских губ на шее, затем быстро отскочила и рванула воротник на место.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Элла, с улыбкой отстраняясь. — Теперь лучше?

Я с трудом натянула улыбку, хотя во рту ощущала вкус пепла.

— Да, Элла, — механическим голосом ответила я. — Теперь лучше.

Я подождала у двери, пока Симона уложила дочь и включила портативный телевизор на полке в изножье кровати на канал с мультфильмами. На экране два розовых бегемота в балетных пачках били друг друга по голове сковородками; каждый удар сопровождался звуковым эффектом, напоминающим удар молотка по чугунной заклепке.

Я спросила себя, насколько разумно позволять Элле смотреть такие сцены, учитывая все произошедшее. Мне представлялись дикие необузданные ночные кошмары. Но, безучастно понаблюдав за действием несколько секунд, она начала хихикать. Хорошо, что у меня нет детей.

Симона вывела меня из комнаты и прикрыла за собой дверь.

— Не закрывай, мамочка, — попросила Элла.

— Не волнуйся, детка, не буду.

Я первой спустилась вниз. Симона прошла за мной на кухню, и я предложила приготовить кофе, просто чтобы чем-то занять руки. Я заметила, как плечи Симоны чуть опустились, — по-видимому, она была благодарна за возможность передохнуть.

— Вообще-то я лучше буду чай, — сказала она с нерешительной улыбкой. — Похоже, моя английская половина дает о себе знать.

Я наполнила чайник водой из-под крана и включила его, ожидая, что Симона начнет задавать вопросы про шрам. Когда я взглянула на нее, мне показалось, будто она ждет, что я начну объяснять сама. Ни за что.

— Я разговаривала с Шоном, — сообщила я вместо этого. — Он организует для тебя полет в Бостон как можно скорее.

— Ох. Здорово. — Было заметно, что она испытывает облегчение, поэтому я постеснялась говорить ей, что, возможно, не поеду с ними. — Спасибо, что согласилась — на просьбу Эллы, я имею в виду.

— Да не за что, — солгала я, затем перешла к правде: — Она милый ребенок.

Симона улыбнулась.

— Да, она милая, — мягко согласилась она. Взгляд Симоны скользнул в сторону жалюзи, которые все еще закрывали окно кухни, и следующие ее слова, казалось, были обращены к самой себе: — Я сделаю все, чтобы защитить ее.

Я ничего не ответила. Раздался щелчок чайника, и я налила кипяток в стаканы, размяв ложкой чайные пакетики. Я больше любила кофе, но у Симоны был только дешевый растворимый, поэтому чай представлялся меньшим из двух зол.

— Как ты думаешь, это плохо — увозить ребенка так далеко от отца? — вдруг спросила она, когда я открывала дверцу холодильника.

Я задумалась с бутылкой молока в руке.

— Зависит от того, почему ты увозишь ребенка.

Закрыв холодильник, я налила молоко в чай, подождала, чтобы он приобрел нужный оттенок, и поставила одну чашку на кухонный стол перед Симоной. Она едва обратила на это внимание.

— Я почти не помню своего отца, — неожиданно сказала она. — Он ушел от нас, когда мне было года четыре, как сейчас Элле. Моя мать взяла себе прежнюю фамилию — Керз. Боже, я всегда терпеть не могла эту фамилию. — Она посмотрела на меня и с трудом изобразила усталую улыбку. — Мама старалась вообще о нем не упоминать. Думаю, чем меньше она рассказывала, тем больше мне хотелось о нем знать — ужасно неудобно для нее.

— По-моему, это естественная реакция.

— Хуже всего было не знать, почему они расстались. Спрашивать себя, не я ли виновата в этом — понимаешь? Когда мы с Мэттом поехали в Чикаго перед смертью мамы, я надеялась, что она наконец мне все объяснит, но она так и не сделала этого. Должно быть, у нее были свои причины, но она унесла их с собой.

— И ты надеешься — если действительно найдешь отца, — что он тебе расскажет свою версию этой истории?

Симона кивнула, затем нервно усмехнулась.

— Может быть, Мэтт прав и разумнее оставить все как есть, но я достигла такого этапа в жизни, когда не могу двигаться дальше, не зная, кто он и что из себя представляет. И если он монстр, что ж… — Она пожала плечами, демонстрируя скорее напускную храбрость, нежели безразличие. — Мне просто придется принять его таким, когда я его найду. По крайней мере, ты сможешь меня защитить, правда?

Симона рассеянно подняла свою чашку и сделала глоток, не замечая, как застыло мое лицо.

— Благодаря этому я приняла решение, что никогда не буду пытаться препятствовать общению Мэтта с Эллой, — продолжила она. — Во всяком случае, если он не сделает чего-то действительно ужасного. Если бы мне хоть на секунду показалось, что он может ее обидеть…

В этот момент заверещал мой мобильник. Я поставила на стол чашку и открыла телефон. Мне не нужно было смотреть на экран, чтобы понять, кто на том конце провода.

— Привет, Шон.

— Мадлен забронировала места для Симоны и Эллы на завтрашний рейс «Верджин Атлантик» до Бостона из аэропорта Хитроу. Чье имя ей сообщить для третьего билета?

Я вспомнила выражение беспредельного ужаса на лице Эллы недавно на кухне и затем нежное прикосновение ее губ к моей шее. Еще раз посмотрела на Симону, погруженную в беспорядочные мысли и воспоминания, сжимающую чашку обеими руками, как спасательный трос. Какое значение имели мои опасения по сравнению с их страхами?

— Мое, — ответила я.

— Частный детектив мертв, — сказал Шон.

Он говорил что-то еще, но его слова утонули в громогласных объявлениях системы местного оповещения, которая в последний раз приглашала пассажиров на борт какого-то чартерного рейса до Малаги.