нелепый энергичный танец, подобно

нечисти в пятницу тринадцатого. Только к шести часам пляски

окончились, резвые мысли разбежалась, и Гомозов оставался один

на один с опустошающим чувством вины. Это чувство и заставило

его, измученного, наведаться к своей вчерашней гостье, узнать,

жива ли еще, или же не напрасны опасения.

Благо, вечерняя посетительница успела сообщить, где живет.

Найти дом, предоставленный для съема комнат, заменяющий

частное общежитие, в маленьком поселке было несложно, там

такой там один, Гомозов знал это наверняка, понаслышке. Жители

других же домов этого закоренелого поселка даже сарая не сдадут,

слишком любят свои родные стены, пусть и обветшалые.

Филолет Степанович проехал на трамвае значительную часть

города в противоположную, относительно своего дома, сторону и,

выйдя на нужной остановке, направился к мосту, переброшенному

через неглубокую, но необъятную реку. Только перейдя мост, эту

деревянную несуразную махину, попадаешь на территорию самого

поселка под названием «Оставной». Так, слегка пошатываясь от

порывистого сильного ветра и своего неустойчивого внутреннего

состояния, Гомозов вышагивал по жалобно скрипящим полозьям

моста и опасливо озирался вниз, на темные потоки воды. Ступив,

наконец, на твердую землю, Филолет Степанович поспешил к

тропинке, которая вела к скоплению неприглядных домиков

впереди. У первого прохожего, вдруг обогнавшего, Гомозов спросил

о местонахождении общежития, и ему без затруднений ответили.

Поселок и впрямь, как упоминалось ранее, был совсем

небольшой: всего пять-шесть протяжных улиц, которые при этом

бесхитростно именовались: первая улица от реки называлась

«Первая линия», вторая улица – «Вторая линия», третья – «Третья»,

ну и так далее. За пятой или шестой улицей простирались поля,

которые когда-то засеивались пшеницей и овсом, а сейчас поросли

дикими яблоньками, кустами ирги, коневником и крапивой. Но,

впрочем, сейчас это не так важно, важно, что Филолет Степанович

в данный момент направлялся по улице Первая линия, и шел он к

удлиненному серому дому, на который ему указали как на «частное

общежитие».

Обшарпанный фасад дома смотрел на реку. Гомозов

приблизился, и с растерянностью для себя обнаружил, что дверей у

здания две. Он несколько поколебался, подступая к первой,

набрался решимости и напористо постучал. Несколько секунд

спустя за дверью зашуршало, зашумело, так словно упал медный

таз, кто-то выругнулся, и, наконец, послышались короткие

поспешные шаги.

– Вам кого? – тут же прогудел невидимый дух прихожей из-за

деревянной двери.

– Мне бы… – растерянно пробормотал Филолет Степанович,

отвечая невидимке. – Мне бы Елену.

– Ну, я Елена! – дверь вдруг распахнулась и на пороге из

воображаемого неплотного духа возникла плотная высокая

женщина неробкого внешнего вида. – Я Елена! – дама уперлась

крупной, увесистой рукой в свой пышный бок. – Жаль, что не

Прекрасная! Но жду только пр ынца! Вы не пр ынц, случайно?

Гомозов остолбенело покачнулся на месте. В себя его привел

неизвестно откуда прорезавшийся хриплый крик:

– Я тебе сейчас покажу прынца! Покажу прынца!!! – грозился

кулак из окна, в форточку выглядывал небритый мужик, (и теперь

хриплый крик объяснялся для Гомозова). – Будешь у меня знать!!!

Прынца ей подавай!

– Ах, вон он где! – возмутилась женщина, хитро ухмыляясь. –

Подслушивает! Посмотрите-ка на него! Подслушивать он меня еще

будет! Иди на диван, дурак безмозглый! Знаешь же, что одного тебя

мне достаточно, одного тебя люблю, ненаглядного! Ты ж мой

единственный! Э-эх! Дурачина! Закрывай живо форточку, и не

пускай воздуху, и так отопление еще не дали! Закрывай, иду уже! –

створка хлопнула, женщина чуть слышно добавила: – Дурень

проклятый…

– Мне бы Елену, но не вас я искал… Я, кажется, ошибся, –

пояснил Гомозов, оправдываясь, когда взгляд грозной женщины

упал на него вновь.

– Елену ему… Слушай, голубок, ну откуда же мы тебе столько

Елен возьмем?! Ишь ты! Не Вас! Другую! – она тяжело махнула

рукой и вздохнула. – Ну, да ладно! Так и быть! Побуду сегодня

волшебницей, я не ведьмой! Елену – так Елену, подскажу, где взять!

Еще одна Ленка дверью дальше живет. Не знаю, если не меня,

может, ее ищешь? Елену ему… Только тихо что-то у нее сегодня,

разве ушла куда…

– Ее! Ее. Наверняка ее! – воскликнул Филолет Степанович, от

чего неробкая собеседница вздрогнула. – Ее! Ушла, говорите?! А я

все же постучу! Постучу! Может, кто и откроет?!

Женщина на мгновение задумалась, чему-то усмехнулась,

одарила Гомозова пренебрежительным взглядом свысока,

развернулась и бесцеремонно ушла в дом. А Филолет Степанович,

не придав столь холодному прощанию значения, поспешил к

следующей двери. Приблизившись, он тихонько постучал –

тишина. Он постучал повторно – но снова, ни звука. Тогда Гомозов

легонько толкнул дверь, и та вмиг распахнулась.

– Не заперто, – буркнул он и нерешительно сделал шаг внутрь.

– Я ведь вхожу в чужой дом! В чужой! Но чего тут бояться? Это по

крайне важному делу! – успокаивал он себя. – Я ведь всего-навсего

интересуюсь судьбой этой сумасшедшей женщины… ее здоровьем.

Нет, и не здоровьем даже, и уж точно не судьбой… а самым

обыкновенным существованием, и только. Только существованием!

Что в том неправильного?

Через несколько секунд Гомозов уже заглядывал в первую

комнату. Никого. Выяснилось, то был просто чулан. Далее, чуть

слышно он зашагал по узкому коридору, который вел в другую

комнату. Подкравшись к входу, Филолет Степанович опасливо

заглянул внутрь, и от увиденного по его спине пробежал

невыносимый колкий мороз, мужчину поразило, словно молнией.

Елена стояла спиной к входу, в ее руке, отражая последние закатные

лучи солнца, скользящие из окна, поблескивал нож.

– Нет! Нет! Стой! – тут же закричал Гомозов, и, подскочив к

женщине, уцепился за ее руку. – Стой!

– Опять ты! – обернувшись, нервно взвизгнула женщина.

Лицо ее исказилось от боли, Гомозов слишком сильно пережал

ей запястье.

– Отпусти! Отпусти, тебе говорят! – Елена попыталась

выдернуть руку из цепких пальцев Филолета Степановича, но это

оказалось безуспешным.

– Так нельзя! – воскликнул Филолет Степанович. – Нельзя! Не

нужно столь кардинальных поступков! Еще есть время передумать!

Отдайте мне нож! Я не позволю! Я не позволю вам… – но тут он

неожиданно притих.

И как же нелепо Филолет Степанович выглядел в своих

собственных глазах, когда взгляд его упал на нарезанную кусками

рыбу, что лежала на столе подле стоящей женщины. Ведь она вовсе

не собиралась накладывать на себя руки, а всего-то разделывала

рыбу, – пронеслась в голове Филолета Степановича предательская

мысль, и теперь, выходило, что он воспринял эту сцену иначе, на

свой лад. Гомозову сразу же сделалось как-то нехорошо. Он разжал

руку, точнее, она сама вмиг ослабела, отступил от Елены и, почти

обессилено упал в кресло, что стояло неподалеку. Голова жутко

разболелась, виски пульсировали, на глаза наползла серая дымка.

Все эти ужасные симптомы, крайне неприятные, мучительно

истязавшие нутро