Свобода выродится в пустое своеволие, если не проживается внутри ответственности. Я бы предложил дополнить статую Свободы на Восточном побережье статуей Ответственности на Западном.

Я пытаюсь доказать, что наше бытие рушится без «сильной идеи» (если воспользоваться термином Фрейда) или сильного идеала. Процитирую Альберта Эйнштейна: «Человек, который считает свою жизнь бессмысленной, не просто несчастлив – он едва ли способен жить».

Тем не менее наше существование не только интенционально, оно также трансцендентно. Самотрансцендентность – суть нашего существования. Бытие человека направлено на что-то другое, а не на самое себя. Под «другим» я, следуя Рудольфу Аллерсу{44}, понимаю объект интенции, к которому устремлено человеческое поведение. Таким образом устанавливается «царство транссубъективности», опять-таки говоря словами Аллерса{45}. Однако ныне стало модным затуманивать транссубъективность. Под влиянием экзистенциализма акцент перенесли на субъективность человеческого бытия. Право же, это неверное истолкование экзистенциализма. Те авторы, кому, по их мнению, удалось преодолеть дихотомию объекта и субъекта, попросту не видят, что, как подтвердит подлинный феноменологический анализ, не существует познания вне поля напряжения между объектом и субъектом. Эти авторы привыкли рассуждать о «бытии в мире», но, чтобы верно понять эту фразу, нужно признать, что быть человеком сущностно означает быть включенным и вовлеченным в некую ситуацию, сталкиваться с миром, объективность и реальность которого ни в коей мере не могут убывать в связи с субъективностью некоего существа, которое «пребывает в мире».

Сохранять качество «другого», объективность объекта, – значит сохранять и напряжение между объектом и субъектом. Это напряжение – то же, что между «я есть» и «я должен»{46}, между реальностью и идеалом, бытием и смыслом. И чтобы такое напряжение сохранялось, нельзя допускать, чтобы смысл совпал с бытием. Я бы сказал, смысл смысла заключается в том, чтобы задавать ритм бытия.

Я хочу сравнить эту необходимость с историей, рассказанной в Библии: когда Израиль шел через пустыню, слава Господня предшествовала ему в виде облака, только так и могло осуществляться Божье руководство. Представьте же себе, что бы произошло, если бы Господне присутствие, обозначаемое облаком, переместилось в самую середину Израиля: тогда облако не указывало бы путь, а затемнило бы все вокруг и народ сбился бы с пути.

С этой точки зрения мы видим определенную опасность в том «слиянии фактов и ценностей», что происходит в «пиковых переживаниях и самоактуализации»{47}, ведь в пиковых переживаниях «есть» и «должно» смешиваются{48}. Тем не менее быть человеком – значит предстоять смыслу, который нужно осуществить, и ценностям, которые нужно воплотить. Это значит жить в поле напряжения между полюсами реальности и идеалов, которые требуется сделать реальностью. Человек живет идеалами и ценностями. Человеческое существование не подлинно, если не проживается в условиях самотрансцендентности.

Первичная и естественная озабоченность человека смыслами и ценностями подвергается опасности превалирующего субъективизма и релятивизма. Они оба способны подорвать идеализм и энтузиазм.

Позвольте привлечь ваше внимание к примеру, который приводит американский психолог: «Чарльз… бывал очень, как он выражается, “зол”, когда получал счет от врача, будь то дантист или терапевт, и либо платил меньшую сумму, либо не платил вовсе… Я отношусь к долгам иначе и придаю большую ценность тому факту, что всегда вовремя плачу по счетам. В данном случае я не стану обсуждать свои ценности, но сосредоточусь на психодинамике поведения Чарльза, поскольку… моя собственная одержимая потребность платить как можно скорее имеет невротическую мотивацию… ни при каких обстоятельствах я бы не пытался убедить других людей или навязать им мои ценности, поскольку я уверен, что эти ценности имеют относительное, а не абсолютное значение»{49}.

Я думаю, оплата счетов имеет определенный смысл независимо от того, нравится ли человеку это делать, а также независимо от придаваемых этому подсознательных значений. Гордон Олпорт однажды правильно сказал: «Фрейд был специалистом именно в тех мотивах, которые нельзя принимать за чистую монету»{50}. Сам факт существования таких мотивов, безусловно, не отменяет другого факта: что в целом мотивы можно принимать за чистую монету. А если кто-то это отрицает, каковы же бессознательные и скрытые мотивы отрицания?

Возьмем для примера рецензию доктора Джулиуса Хейшера на два тома, в которых знаменитый последователь Фрейда анализирует Гёте. «На этих 1538 страницах, – говорится в отзыве{51}, – нам предъявляют гения с симптомами маниакально-депрессивного психоза, паранойи, эпилептоидного расстройства личности, гомосексуальности, инцеста, вуайеризма, эксгибиционизма, фетишизма, импотенции, нарциссизма, обсессивно-компульсивного невроза, истерии, мании величия и т. д. Автор почти исключительно сосредоточен на динамической игре инстинктов, которая лежит в основе… произведения искусства. Нас всех пытаются убедить в том, что [творчество Гёте] представляет собой всего лишь результат прегенитальной фиксации. Поэт стремится не к идеалу, красоте, ценностям, главное для него – преодолеть смущающие его трудности с преждевременной эякуляцией. Эти тома в очередной раз убеждают, – завершает автор рецензии, – что фундаментальная позиция [психоанализа] не поколебалась».

Теперь мы видим, по какому праву Уильям Ирвин Томпсон задавал вопрос: «Если самые образованные члены общества продолжают рассматривать гениев как замаскированных сексуальных извращенцев, если они продолжают думать, что все ценности – это лицемерные выдумки, которые нормативны для человека толпы, но не для проницательного ученого, который все знает лучше, то с чего же нам волноваться, когда наша культура утрачивает уважение к ценностям и растворяется в оргии потребления, преступности и безнравственности?»{52}