— Тома, вот ты богат, у тебя есть миллионы. Зачем ты по-прежнему ходишь в казино, зная, что рискуешь все потерять?

— Чтобы… наверное, ради возбуждения, доставляемого мне игрой?

— Вот и ответ на твой вопрос.

* * *

Свою шахтерскую карьеру мой дед закончил бригадиром горных мастеров в шурфе-13 в Лоос-ан-Гоеле. Подростком он начинал чернорабочим, потом стал забойщиком, крепильщиком, откатчиком, починщиком, мастером и, наконец, бригадиром мастеров. Вообще говоря, глыбы угля брали тебя в плен на добрую половину жизни, и если удавалось избежать смертельного поцелуя рудничного газа, то тебя непременно губил силикоз.[12]Если уж суждено было родиться под землей, то и умрешь под землей, и дети твои умрут под землей, в пасти чудовища. Но только не мой дед…

Пятнадцати лет хватило ему, чтобы вскарабкаться по иерархической лестнице, и никогда в жизни он не надеялся на удачу или случай. Этот маркшейдер из шахтерского поселка знал дни рождения всех своих начальников, масть их собак, не говоря уж об именах детей и жен, с которыми он старался повстречаться у пекаря, трактирщика, прачки, чтобы расхвалить достоинства мужей и их невероятную способность управлять людьми. По праздникам, даже в самые тяжелые времена, когда не хватало супа и хлеба, он никогда не забывал отправить своим более зажиточным коллегам бутылку можжевеловой. Так что его одурманенные винными парами начальники, пусть неосознанно, были благодарны моему деду, подарившему им радость забвения…

Он называл это «методом доходного пожертвования» и частенько твердил мне:

— Если ты пробуждаешь в собеседнике огонь, от которого начинают блестеть его глаза, если заставляешь сильнее биться его сердце, значит ты можешь превратить его в самого верного союзника. Отныне у тебя будет не две руки и две ноги, а четыре, потому что, когда потребуется, он всегда окажется рядом с тобой.

Когда в 1978 году он скончался от рака, на его похоронах присутствовало пятьсот человек.

В отличие от него я не использовал «метода доходного пожертвования», чтобы взобраться по иерархической лестнице. Зато вовсю прибегал к нему, чтобы в нужный момент около меня оказались нужные люди.

Следственный судья Ришар Келли был большим любителем хорошего шоколада. Таких гурманов, как он, в мире существует не более десятка. Хотя его кабинет всегда выглядел безупречно и стерильно, как морг, где-нибудь в уголке обязательно валялась начатая плитка перуанского, яванского или карибского шоколада, настоящего шедевра из какао-бобов. Он заказывал его напрямую у известных производителей, будто речь шла о бриллиантах чистой воды. Так что я запасся плиткой одного из тех, что он любил больше всего, — шоколадом, сделанным из бобов, растущих в Южной Америке, на островах залива Гуанаиа. Забавно было видеть, как подпрыгнул его кадык, когда я выложил на стол расчерченное на квадратики сокровище.

Я должен был играть наверняка. Требовалось убедить его выставить вон этого придурка Торнтона, эту карикатуру на психолога, не способного составить даже психологический портрет осьминога.

Вообще-то, Торнтон имел независимую практику. Для своих сорока он выглядел чертовски здорово, имел телосложение Аполлона и чудные оленьи глаза. Он завалил на кушетку в своем кабинете такое количество пациенток, что на Hot d’Or[13]мог бы получить приз как лучший жеребец. Клиентура его все прибывала, все более раздетая и все менее больная, и коллегам случалось обнаружить дамские трусики даже между подушками кожаного дивана в его кабинете. Позже, когда ему наскучила рутина доступного секса или возраст лишил былой мощи, Торнтон воспользовался влиянием своего папаши, чтобы заставить нас оценить его дар психоаналитика. Он опрашивал свидетелей, преступников и делал выводы, которые заставили бы улыбнуться даже статуи острова Пасхи.

— Этот кретин в галстуке не отличит афганского террориста от сестры милосердия, — давным-давно, впервые повстречав его, в страшной ярости бросил мне Бамби, шеф департамента по борьбе с проституцией и незаконным оборотом наркотиков.

Отстранить его от следствия представлялось делом тонким, ибо вышеназванный кретин в галстуке был не кем иным, как сыном прокурора Республики.

Мы с Ришаром Келли минутку поболтали о шоколаде, а потом, разумеется, перешли к первым деталям расследования. Я вкратце изложил ему соображения Сиберски и свои собственные относительно необычного характера убийцы и значения, которое он придал мизансцене. А главное, подчеркнул полнейшую неосведомленность Торнтона в области садистических преступлений, а впрочем, и в криминалистике в целом. Я хочу опережать события, предварять поступки убийцы, действовать с упреждением, а не с опозданием. А для этого мне нужны союзники (я особенно выделил это слово), а не гири на ногах.

Короче, я просил назначить на расследование Элизабет Вильямс, эксперта-криминалиста апелляционного суда и вдобавок специалиста по психологии преступника. Положив на язык кусочек шоколадного шедевра, Ришар Келли одарил меня такой гримасой, каких я прежде не видывал. Однако после двухчасовой ожесточенной борьбы, сжевав всю плитку гуанаиа, несколько ослабил сопротивление.

— Я все-таки пока не трону Торнтона, — настаивал он. — Нельзя вот так запросто одним щелчком избавиться от него. Тем более, для того, чтобы заменить его профайлером…

— Не профайлером. Специалистом по психологии преступника.

— Это одно и то же. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие и не заставите меня впустую терять время.

* * *

Прежде мне еще не случалось сотрудничать со специалистом по человеческому поведению. Я имею в виду, настоящим, стократно увеличенным Торнтоном. Лекции, которые Элизабет Вильямс читала в университете Париж II, производили чарующее воздействие. Силой слов, глубиной анализа и точностью доказательств она, профессионал своего дела, заставляла нас проникнуть в запутанные лабиринты сознания убийцы и там обогнать его. Я проштудировал все ее книги, скрупулезно изучил диссертацию о психических заболеваниях преступников, весь ворох статей, опубликованных ею в «Revue Internationnale de Police Scientifique et Judiciere».[14]Спрятавшись в глубине лекционного зала под безликой маской робкого и внимательного студента, я испытывал безграничное удовольствие от ее манеры говорить и держаться. И мечтал применить ее великие идеи в масштабном уголовном деле. И как раз сейчас, в ходе этого расследования, я интуитивно чувствовал, что передо мной новый тип убийцы, умный зверь, утонченный и одержимый, владеющий своими эмоциями, единственный вершитель судеб своих жертв. Паук, затаившийся в углу своей паутины, в ожидании подходящего момента истекающий ядом, чтобы выпустить его, едва завибрирует хоть одна шелковая нить.