Севченко лично не знал Петрова — молодого недотепу-капитана, загнавшего свой ледокол в непроходимые льды и допустившего столкновение с айсбергом. Но уже заранее его ненавидел, ведь именно из-за него рухнули все планы. Из-за него любимой Галине придется рожать без поддержки супруга. А там, как знать, доведется ли увидеть ее живой?

Об ужасном исходе думать не хотелось, но Гале недавно исполнилось 42 — не самый удачный возраст для первых родов…

* * *

Айсберг, причинивший множество неприятностей команде ледокола, матросы шутливо прозвали «Семен Семеныч». Теперь он находился на приличном удалении: «Громова» и глыбу льда разделяла темная извилистая полынья длиной более 30 километров.

«Михаил Громов» медленно продирался сквозь ледовый покров. Скорость движения была крайне низкой, а иногда и вовсе падала до нуля. Повстречав слишком толстый лед, судно наваливалось на него передней частью корпуса и, потеряв ход, ползло обратно. В таких случаях старпом давал команду в машинное «средний назад», отводил ледокол по проделанной полынье на сотню метров и штурмовал препятствие снова. Как правило, вторая попытка оказывалась удачной. Однако, чем дальше «Громов» продвигался заданным курсом, тем толще становился лед. Причина крылась не в северо-восточном направлении, которое выдерживал ледокол, следуя в сторону Австралии. Причина была во времени года. Это в Северном полушарии март считался началом весны, а здесь, в Южном, он знаменовал начало холодной осени.

Рулевой матрос Тихонов стоял у штурвала, облокотившись спиной о переборку, на которой висел календарь с изображением Аллы Пугачевой. Пару часов назад радист Зорькин принял радиограмму о вылете вертолета; судно встало в его ожидании, делать было нечего. Тихонов держал в руках кубик Рубика и увлеченно вращал его грани, пытаясь собрать хотя бы две стороны. Но пока ничего не получалось.

Не мостике появился Банник.

Матрос поспешно спрятал кубик и принялся крутить головой, якобы усердно изучая ледовую обстановку. На вахте даже при отсутствии работы заниматься посторонними вещами не разрешалось.

Однако что-либо скрыть от старого моряка было невозможно.

— Все вертишь? — проворчал он.

— В одном научном журнале напечатали схему сборки, — смущенно ответил Тихонов. — Я хотел взять журнал с собой, но счел, что это будет нечестно. Теперь вот мучаюсь.

— Делом бы занялся. Какая дистанция между нами и «Семен Семенычем»?

— При последнем замере было 17 миль.

— Чуть больше 30 километров. Плохо дело.

— Почему плохо?

— Ветер окреп и сменил направление — теперь поддувает с юго-запада. Как бы айсберг не сел нам на хвост.

— А что, он может за нами по полынье? — насторожился матрос.

— В Антарктиде все возможно…

— Мостик, ответьте радиорубке! — голосом радиста Зорькина проснулась трансляция.

Банник поймал качавшийся на витом проводе микрофон.

— Да, радиорубка, мостик на связи!

— «Вертушка» на подходе. Удаление десять километров, нас визуально наблюдает. Запрашивает направление и силу ветра.

Второй помощник переместился к метеорологическим приборам.

— Передай: ветер 30–40 градусов, 12 метров в секунду, порывы — до 15.

— Понял, передаю…

Радист отключился, а Банник, подойдя к ряду прямоугольных окон, посмотрел на поземку. И проворчал:

— Шо-то не нравится мне эта погодка.

— Почему? — справился рулевой.

— Уж больно сильный ветерок для «вертушки». Буквально на пределе…

«Корчагин» вышел на связь еще утром. Его радист сообщил о готовящемся к вылету Ми-2 с новым капитаном на борту, а также ориентировочно назвал время прилета «вертушки» на «Громов». Получив эту информацию, команда ледокола занялась подготовкой к приему воздушного судна.

Спустя несколько минут слева по борту протарахтел вертолет, а радист снова оглушил сообщением:

— Мостик, «вертушка» запрашивает посадку!

— Посадку разрешаю. Условия прежние. Не забудь предупредить пилота про порывистый ветерок, — пробасил Банник. И, бросив микрофон, тихо добавил: — Ну, стало быть, пора провожать Николаича.

В этот момент Ми-2 выполнил четвертый разворот, выровнялся и приступил к снижению на приготовленную для его посадки площадку…

* * *

Радист Зорькин заранее сообщил Андрею Николаевичу Петрову о вылетевшем с «Корчагина» вертолете, дабы тот успел спокойно собраться.

— Везут капитана? — равнодушно поинтересовался тот.

— Так точно.

— По мне распоряжения есть?

— Да, вам приказано после дозаправки вертолета следовать на «Корчагин».

— Понял. Спасибо. Известите меня, когда борт будет заходить на посадку.

— Так точно, товарищ капитан, сделаю…

Получив информацию, бывший капитан ледокола неспешно собрал личные вещи и упаковал их в один чемодан. Завершая сборы, он снял со стены две фотографии. На первой были жена и сын, на второй — родители. Он бережно обернул оба портрета тельняшкой и уложил поверх остальных вещей.

Затем надел парадный мундир; смахнул пыль с фуражки, провисевшей на крючке гардероба с тех пор, как судно вошло в зону субполярного климата. И, присев на стул, принялся ждать…

Когда радист Зорькин вторично позвонил по телефону и сообщил о снижающемся вертолете, Петров поднялся, подхватил чемодан, надел фуражку и покинул каюту.

Пройдя лабиринтами знакомых коридоров, он вышел на палубу, повернул в сторону кормы, где размещалась вертолетная площадка. И вдруг по пути обнаружил выстроившуюся в одну шеренгу команду ледокола. Практически всех ее членов, за исключением тех, кто был на вахте.

Придерживая головные уборы, чтоб сильный ветер не сдул их в океан, моряки с грустью смотрели на своего капитана. Второй помощник Банник беззвучно вздыхал. Судовой врач Долгов теребил пестрый гражданский шарф, обмотанный вокруг шеи. Боцман Цимбалистый держал на руках Фросю.

Чуть замедлив движение, Петров прошел вдоль шеренги, в последний раз вглядываясь в лица тех, с кем пришлось длительное время проработать бок о бок.

Меж тем, борясь с ветром, вертолет медленно подкрадывался к палубе. Бывший капитан ускорил шаг, однако вскоре был вынужден остановиться.

— Андрей Николаевич! — послышался до боли знакомый голос с кавказским акцентом.

Из надстройки выскочил кок с большим свертком в руках. Подбежав, он сунул его Петрову.

— Лететь долго, а обед вы пропустите. Возьмите. Это осетинские пироги.

— Спасибо, Тимур, — смущенно пробормотал капитан.

И, пожав его руку, вновь двинулся в сторону кормы.