При этом политика вовсе не была любимым предметом размышлений Василия. Он мечтал быть писателем, читал с четырех лет, причем родные утверждали, что никто Васю читать не учил.

Когда мальчику было десять, отца, мать, младших сестру и брата отправили в ссылку на север. Вася остался с тетей, сельской учительницей. Через два года семье удалось воссоединиться.

К окончанию школы он прочитал почти всю мировую классику и снискал первую славу как поэт. Им заинтересовался Чуковский. Вскоре Василий познакомился с Корнеем Ивановичем в Ленинграде, куда его пригласило для переговоров одно из издательств. В мае 1941 года Кубанёв был в гостях у Николая Асеева – одного из самых известных в ту пору поэтов.

В 16 лет Василий приступил к написанию «социально-философского романа о судьбах крестьянства, о судьбах России». Его увлекала музыка (он не только прекрасно в ней разбирался, но и сам сочинял), педагогика (полгода он преподавал в сельской начальной школе), журналистика (заведовал отделом в районной газете), иностранные языки (читал французских и немецких классиков в подлиннике), а еще – философия, история искусства, кино, театр. Гигантская умственная работа не мешала ему оставаться нормальным мальчишкой – порывистым, дерзким, влюбчивым. Родные и друзья звали его Васильком.

Девочку, с которой Василёк дружил со школы, звали Тася Шатилова. Потом он влюбился в Верочку Кли-шину. Будем помнить этих чудных советских барышень: только благодаря им у нас есть представление о том, каким был Вася Кубанёв – они сохранили его письма. Основной архив Кубанёва погиб. И о том, что безвозвратно утрачено, можно теперь лишь догадываться по сохранившимся письмам. Ясно одно: Россия потеряла наследие одного из своих гениев.

Василий чувствовал, что жизнь его будет короткой. В 18 лет он написал «Завещательную записку»: «В случае моей смерти прошу все, что останется после меня, – мои рукописи, книги и документы – считать принадлежащими Вере Петровне Клишиной и передать их ей без промедления».

Среди дошедших до нас философских писем Василия Кубанёва есть особенно загадочные, например такое: «Я живу, чтобы узнать, что такое вечность…»

Из писем Василия Кубанёва Таисии Шатиловой и Вере Клишиной:

10 ноября 1937

Когда мне было лет шесть, Тасенька, бабушка читала мне вслух Евангелие, пела духовные стихи и рассказывала страшные истории о жизни великих грешников и великих мучеников. Два года тому назад бабушка приехала к нам и привезла мне в подарок Евангелие и молитву. Молитва эта будто бы спасает от смерти. Бабушка заставила меня положить ее в карман, но я вынул ее оттуда и не знаю, куда положил. А Евангелие читаю и поныне[13].

Мне во что бы то ни стало необходимо сблизиться с каким-нибудь священником. А ты знаешь, как это опасно: если об этом узнают в школе, то мне не миновать исключения.

20 ноября 1937

Вступить в борьбу против дурного, что есть в моей душе, – это не только возможно, но и нужно. Но изменить себя совершенно, изменить самые корни своего характера – это и невозможно, и ненужно… Надо найти те корни, которые несут соки горькие, отравляющие душу, – и удалить эти корни безжалостно!

28 декабря 1937

Я долгое время ломал голову над тем, как можно широко и глубоко изучить жизнь? Сейчас ответ на этот наивный вопрос я нашел: самый верный способ познать жизнь – жить. Не отъединяться, не «страдать», не корчить из себя отвергнутого и непонятого пророка и безвинного мученика, но жить – жить болями и радостями родины, мыслями и делами мира…

8 января 1938

г. Ленинград

Познакомили меня с Александром Прокофьевым и Корнеем Чуковским. Первому знакомству не особенно радуюсь, а второму не радоваться не могу. Чуковский оказался очень милым и добрым человеком…

То чрезмерное внимание ко мне, которое я узрел в издательстве и которое, мне кажется, я еще не заслужил, – это внимание убеждает меня в моей силе… Если в меня верят и меня любят люди, которых знает вся родина наша, то я не имею права сомневаться в смысле жизни.

11 апреля 1938

Сегодня вечером я позволил себе роскошь – читал песни Беранже. Что за прелесть! На русском языке они звучат обедненно и как-то сухо, искусственно – в общем, совсем не то, что в подлиннике. Песни эти я достал позавчера у одного нового своего знакомца – у него целая библиотека на французском. Я буду брать теперь у него каждый день по одной книге. Я так рад, Тая, так рад!

18 апреля 1938

Хочется писать обо всем, обо всем: и о выставленной раме, и о рукопашных боях в Испании, и о сидящих на скамеечке в парке молодых матерях, и о пасхальных булках, и о разгуливающей по крыше кошке – обо всем, обо всем. Сегодня весь день дождит, а я как-то не замечаю, потому что «духом светел». Поэтому же и пишу. Не сочиняю стихи, а пишу стихи. Никогда еще я так остро не чуял разницу между двумя этими словами…

5 мая 1938

Вечером вчера смотрел «Волга-Волга» и «Богатая невеста». «Волга-Волга» – дрянь ужасная. Пошлая и ненужная картина. Когда ее смотришь – это не замечается, а когда зажжется свет – становится как-то неловко… Если б не Орлова – эту картину можно было б вполне назвать халтурой.

13 июня 1938

Пусть даже я никогда не научусь писать хорошие книги – не беда! У меня остается жизнь, которая – как бы ни была она мала и как бы ни казалась бедна – всегда сильнее книг, потому что она – вечна и сверкающа, а книги – только слабые и краткие отблески ее.

21 ноября 1938

Для меня совершенно безразлично сейчас – доберусь ли я до высот славы. На черта она мне? Чтобы мучиться? Но мне отнюдь не безразлично, доберусь ли я до высот мастерства. Это – цель моей жизни.

11 января 1939

Сегодня узнал о том, что приказано изъять портреты и книги Михаила Кольцова, который – враг народа! Верочка, что же это творится. Косарев, Блюхер, Кольцов – это только три, самые крупные <фигуры>, за последнее время свалены. Не пойму, не пойму, что происходит.

18 января 1939

У Рабиндраната Тагора – величайшего индийского поэта – есть афоризм: «Нам снилось, что мы чужие. Мы проснулись и увидели, что дороги друг другу». Этот афоризм я написал по-французски на листочке бумаги и этот листочек бумаги