«кровь», «пуля», «патроны» мелькают как приметы времени, без всякого пафоса, – ну как, к примеру, керосиновая лавка, тыквенная каша, папиросы и «рахитичные колеса грузовика системы АМО». Милитаризм был чужд ему.

Павел Коган родился в Киеве. В своей неоконченной поэме он вспоминает, как в детском саду воспитательница давала малышам урок ненависти: сказала, что куклы – это буржуи, и раздала детям палки.

Сначала кукол били чинно

И тех не били, кто упал,

Но пафос бойни беспричинной

Уже под сердце подступал…

Павел бить кукол отказался, палку отбросил и заплакал. Воспитательница назвала его «лживым эгоистом», «испорченным ребенком» и «буржуазным гуманистом».

Павел четыре года учился в ИФЛИ, затем перевелся в Литинститут. Занимался в семинаре Ильи Сельвинского. Дружил с Сергеем Наровчатовым, Борисом Слуцким и Давидом Самойловым.

В ту пору, когда гуманистов превращали в лагерную пыль, гуманизм жил в сердцах мальчишек. Самойлов, вспоминая друзей, писал:

Перебирая наши даты,

Я обращаюсь к тем ребятам,

Что в сорок первом шли в солдаты

И в гуманисты в сорок пятом…

Для Павла Когана «романтики падучая звезда» упала задолго до 22 июня.

Войну Коган не поэтизировал. Он просто знал, что она будет, и ничего не мог поделать с этим тревожным… нет, даже не предчувствием, а именно знанием.

Я слушаю далекий грохот,

Подпочвенный, неясный гуд,

Так подымается эпоха,

И я патроны берегу.

Я крепко берегу их к бою…

Еще в 1938-м Павел писал и про сорок пятый год, и про мальчишек, чуть-чуть не дошедших до Берлина – павших на Шпрее.

Мальчишки в старых пиджаках,

Мальчишки в довоенных валенках,

Оглохшие от грома труб,

Восторженные, злые, маленькие,

Простуженные на ветру.

Когда-нибудь в пятидесятых

Художники от мук сопреют,

Пока они изобразят их,

Погибших возле речки Шпрее…

Откуда же за восемь лет до штурма Берлина Коган взял Шпрее? Надеялся, как и многие, что врага удастся быстро отбросить и вести войну на чужой территории? Вряд ли. Коган был не по годам дотошен во всем, в том числе и в изучении вероятного противника, прекрасно владел немецким.

Война застала Павла в Армении, где он работал в геологической экспедиции. В армию его не взяли из-за плохого зрения. Вернувшись в Москву, Коган поступил на ускоренные курсы военных переводчиков и, закончив их, в январе 1942 года ушел на фронт добровольцем. Он был направлен инструктором по работе среди войск противника, но сразу же попросил зачислить его в полковую разведку. Позднее он стал помощником начальника штаба стрелкового полка по разведке.

Из военного дневника Давида Самойлова:

«Красноуральск. 16 июня 1943. Лежание в госпитале начинает меня раздражать… Пишет Сергей [Наровчатов]: „Гибель Павла потеря непоправимая, но тем прочнее мы должны держаться вместе…“

Вспоминается Павка. Весь угловатый, худощавый. Темные прямые волосы свисают над умным лбом. Лицо узкое с резкими чертами. Роста он среднего. Фигура жилистая, когтистая, мальчишеская.

Не могу рассказать день за днем историю нашей дружбы. Мало помню подлинных Павкиных слов. Голос помню. Громкий, резковатый, срывающийся на высоких нотах; всегда спорящий, негодующий. Любил петь, но слуха был лишен. И когда пел, то казалось странным – так громко, энергично и убежденно он пел.

Это все – помню. А слова, поступки, разговоры – только отрывками. Потому что жили вместе.

Он первый часто угадывал трепетанье новых идей и новых чувств. Другие подхватывали. Формулировали для себя. Потом забывали, кто первый это придумал. Да это было не важно. Каждый вносил свое. Результат был общий, наш. Никто не настаивал на авторстве.

Поэтому, наверное, так мало запомнилось фраз, выражений. Но в том, чем мы теперь живем, очень много Павкиного.

Был он резкий, несговорчивый, упрямый, нетерпимый. В споре мог обидеть, рассориться. Потом, конечно, жалел. Но без спора жить не мог. Любил быть первым, вожаком, предводителем. И многие перед ним благоговели. Он мог создать себе кружок, где его чтили бы как бога. Он этого не сделал. Он предпочел дружбу равных.

Когда увлекался, никому не давал вставить слова. Рубил воздух рукой, как бы перешибая возражения.

Эта вечно движущаяся лавина ума создана была, чтобы сокрушать, а не колоть.

Против мелких колкостей, острот он был почти беспомощен… Но зато брал реванш в принципиальном споре.

Зимой 1940 года Павел писал мало. И все мы были чем-то в себе недовольны. Что-то новое вызревало и мучило.

Не помню, кто первый сказал: „Мы – поколение сорокового года“. Это было после Финской войны и с тех пор стало термином, обозначающим „нас“.

Мы искали ясности. Но грубость „морских волков“ считалась дурным тоном. Павел говорил: „Я не боюсь быть сентиментальным“. И был мил с друзьями. Мы целовались при встречах и расставаниях. Это было искренне, хотя Слуцкий морщился…»

Первая публикация стихов Павла – сборник «Гроза», вышедший в 1960 году. В 1963 году Сергей Наровчатов составил и выпустил сборник «Имена на поверке» со стихами своих погибших ровесников. Там публикуется десять стихотворений Когана. Открывает подборку «Лирическое отступление», начинающееся так:

Есть в наших днях такая точность,

Что мальчики иных веков,

Наверно, будут плакать ночью

О времени большевиков.

Эти строчки сразу врезались всем в память и стали в глазах читателей визитной карточкой Павла Когана. В 1965 году в легендарном спектакле Театра на Таганке «Павшие и живые» именно это стихотворение читал Борис Хмельницкий.

Коган ни разу не печатался до войны. Не успел, как и многие его ровесники? Но Павел уже в шестнадцать лет был профессионалом в поэтическом ремесле. Написать «проходные» стихи для него не составляло труда. За семь лет, которые оставались до войны, он мог не только много раз напечататься в газетах и журналах, но и выпустить свою книгу. Его литинститутовский наставник Илья Сельвинский, ставивший Павла выше всех своих учеников, несомненно, помог бы ему в этом.

Но Коган и самые близкие его друзья выбрали другой путь. Вот как объяснял этот путь Эмиль Кардин: «М. Кульчицкий, П. Коган, Н. Майоров, высоко ценимые собратьями и руководителями поэтических семинаров Литинститута, не печатались и не пытались печататься. Каприз? Нет, позиция. Неприятие редакционных норм и принципов. Надежда на их изменение, горделивая уверенность: „Мы сумеем войти в литературу – и поэтами, а не халтурщиками“ (М. Кульчицкий)».

Стихов Когана, написанных во время войны, не сохранилось. Возможно, что их и не было. Просто уже было не до стихов.

Лейтенант Павел Коган погиб от пули снайпера 23 сентября 1942 года на сопке Сахарная Голова под Новороссийском во время разведывательного рейда. Ему было 24