Не сдерживаемые ограничениями, которые накладывает общество, не сообразуясь с собственной совестью, они шли любым из путей, открываемых им любопытством, углублялись в эксперименты во всех мыслимых областях магии, достигая иногда областей чистого добра, но чаще абсолютного зла. И подобно всем чародеям, всем королям и богам, они наконец осознали, что поиск добра требует от них нежелательных ограничений, ну а обращение ко злу – ради одного зла – спустя некоторое время утрачивает новизну и утомляет, но стремление к власти никогда не теряет своего очарования.

Туман опустился на Халлес. Отгородившись ставнями от мрака, темные дома стали похожи на бесформенные утесы; подгулявшие посетители покидали таверны не с криком – с шепотом на устах; а в тумане сновали какие-то призраки; внезапно вываливаясь откуда-то из тьмы, они вновь исчезали в ней, обнаруживая себя лишь самым легким топотом и позвякиванием.

Кейт шла по узкой, мощенной булыжником улице, отмечая, насколько богаче становятся запахи в сырости и темноте. Острый нюх позволял ей проследить любого из многих дюжин городских жителей, прошедших по этой улице до нее.

Над головой катила луна, уже набухшая, но еще не полная; она бросала мутный свет на кружащиеся клочья тумана, и свет этот, пройдя сквозь мглу, не освещал ничего. Луна светила впереди и чуть справа, напоминая Кейт круг творога, если смотреть на него через марлю. Справа из открытой сточной канавы исходил густой аромат помоев. Слева – чуть спереди – запах вина и мочи указывал на пьянчугу, свернувшегося под заплесневелыми лохмотьями. Откуда-то спереди прилетел запах мяса... слишком уж приготовленного. Рот ее томился по темному вкусу сырого мяса; дикарка Кейт, та, которой она предпочитала не замечать, отнюдь не была довольна изысканными яствами, поданными в честь Дня Именования, и урчала, не скрывая этого.

...охота, бег, мех... куски плоти, вырванные из-под разодранной шкуры, первая упругая струя крови, горячей, густой, соленой, пахнущей железом...

Впереди трое мужчин чего-то ожидали, стоя возле переулка. Глумливыми голосами они обсуждали свою ночную добычу, и Кейт на краткий миг заинтересовало: попал ли тот, лежащий под лохмотьями мужчина, от которого так разило вином, в подобное положение по собственной инициативе или ему помогли грабители... Может быть, они даже убили его. Она вдруг поняла, что не слышала его дыхания.

Гнездившийся глубоко внутри нее тугой клубок тьмы так и подбивал напасть на мужчин, искушал, обвинял в трусости.

Кейт скрутила ярость потуже. Безмолвно ступая, она перешла на другую сторону улицы; туман укрыл ее, и разбойная троица даже не заподозрила, что девушка прошла мимо.

Склизкие щупальца зла, пронизавшие ночь, сгущались в той стороне, куда она направлялась. Они придавали дополнительное измерение туману, и Кейт тотчас подумала о Хасмале, сыне Хасмаля: как удается ему сдерживать эти зловещие и липкие щупальца?

Мысль не задержалась надолго. Улицы Халлеса, узкие и извилистые, с бесчисленными тупиками и лабиринтами переулков, в сей поздний час кишели ворами, насильниками и прочей сволочью, требовавшей ее внимания. Она старалась идти так, чтобы луна была спереди; впрочем, Кейт все равно пришлось дважды возвращаться обратно после ошибочных поворотов. Интуиция подсказывала ей, где находится посольство Галвеев; она просто не помнила точную последовательность ведущих к нему дорог. Город не был родным ей: она не ощущала его улицы так, как улицы Калимекки. И потому терпеливо шла. Она не страшилась ночи. Не многое могло оказаться опасным для нее; глаза, уши и нос Карнеи сообщали своей обладательнице сведения, необходимые для того, чтобы остаться живой. И даже если бы случай грозил ей опасностью с двух сторон, Кейт не сомневалась, что осмелившиеся напасть на нее никогда и никого больше не побеспокоили бы.

Она пробовала только однажды, но и одного раза хватило, чтобы приобрести отвагу и опыт.

Когда родители ее, оставив уединенную сельскую ферму, перебрались в Дом Галвеев, тринадцатилетняя Кейт не могла уснуть на новом месте. Поэтому она встала среди ночи и отправилась побродить. Бессонница и докучливый зуд в затылке сигналили ей, что ночь складывается неладно; она выскользнула из жилых коридоров и спустилась вниз по задней лестнице. Дом ей нравился своим величием, множеством секретов, немыслимой древностью и таинственностью, и она быстро отыскала такие пути, о которых мало кто знал. Подчиняясь инстинкту, она спустилась вниз, пользуясь секретами, которые успела вырвать у Дома. Скользнула потайным коридором, съехала по перилам и, прячась за рядами статуй, в шепоте фонтанов скрыла звуки своего передвижения.

Там в одном из темных задних ходов какой-то мужчина нес на плече неуклюжий мешок, похожий на тело человека и пахнущий человеком. Следом крался второй, благоухающий кровью и приглядывавший за идущим впереди. Оба молчали, и запахи их не были знакомы Кейт, однако кровь пахла самой старшей из ее сестер – Дульси. Страх, застывший в горле, тьма и ярость, всегда ожидавшие внутри, вырвались на свободу. Она помнила, как бросилась тогда на этих мужчин... Превращавшееся тело пылало, оскал более не скрывал нагих клыков, восторг и слава безумства пульсировали в венах, а запах сестриной крови жег ноздри. Еще она помнила – с удовлетворением, – как рвут и терзают зубы, как впиваются в плоть клыки и когти, как поет в ушах кровь.

Отчаянные вопли привлекли внимание стражи. Примчавшись на место, отряд обнаружил двух покойников с разорванным горлом и в мешке на полу Дульси Галвей, израненную, без сознания. Пройдя дальше, на задней лестнице они обнаружили охранников, приставленных к ней как к члену Семьи, – у всех были перерезаны глотки. Спасителя Дульси охрана найти не смогла. Никто не знал, откуда могли взяться следы животного, отпечатавшиеся кровью на безукоризненно белом полу. Среди прислуги поползли слухи, будто Семью Галвеев охраняет чудовищное привидение и призрак волка бродит по коридорам, отмщая всякому, кто причинит вред Дому.

Ни Кейт, ни другие Галвеи не считали нужным вносить поправки в эту историю.

Дугхалл встретил карету возле дверей. В ней оказалась одна только Типпа; на ее лице был написан ужас голубки, едва вырвавшейся из когтей леопарда. Сердце Дугхалла дрогнуло, заколотилось, и он ощутил, как кровь отхлынула к ногам. Через мгновение Кейт в сотне обличий замелькала перед его глазами. Маленькая Кеит-ча, темноглазая и темноволосая, улыбающаяся ему во весь белозубый рот, занятая игрой на полу сельского дома своих родителей... А вот она уже, должно быть, лет семи или восьми, очаровательная девочка, дикарка, застенчивая и любопытная, потихоньку подбирающаяся поближе, но готовая отступить, почуяв опасность. А вот Кейт, бегущая по огороженному дворику – волосы вымпелами вьются за спиной, на поясе венок из маргариток. Или Кейт четырнадцатилетняя, верхом... Вот она посылает коня через препятствия, и оба они птицей летят над барьером, а потом грохочут копытами по лужайке. А вот Кейт, окликающая его с дерева. Или Кейт повзрослевшая... она выглядывает из окна и тоскует о местах, где еще не бывала. Потом Кейт семнадцатилетняя, полная счастья, только что услышавшая от него новость: он как раз сейчас убедил родителей, что их дочь станет прекрасным послом и может приступить к учебе.