груди,

– «Назад! – я вскрикнула, – домой!..

Остался там ребенок мой! –

Он будет плакать, звать, кричать…

Пойми, я жить должна… я мать!» –

X

Молю напрасно, – он в ответ

Качает странно головой.

– «Что значит горе детских лет?

Утешится ребенок твой». –

«Еще… – я молвила, стеня, –

Еще осталось у меня…

Ты знаешь, что!» – Но он в ответ

Твердит одно: – «Возврата нет!»

XI

– «Возврата нет, – пойми, забудь

Земную скорбь с земной тоской»…

Я поняла, – и тотчас в грудь

Влился божественный покой…

Отчизна есть у нас одна, –

Я поняла, что там она,

Что прав чудесный спутник мой:

Гостила я, – пора домой!

XII

И вот… какая красота!..

Какой могучий, яркий свет!..

Родные вижу я места,

Знакомый слышу я привет!

Я узнаю… о, сколько их, –

Бесплотных, чистых, но живых,

Всех близких мне – забытых мной

В чужом краю, во тьме земной!..

22 января 1894

Сумерки

С слияньем дня и мглы ночной

Бывают странные мгновенья,

Когда слетают в мир земной

Из мира тайного виденья…

Скользят в тумане темноты

Обрывки мыслей… клочья света…

И бледных образов черты,

Забытых меж нигде и где-то…

И сердце жалостью полно,

Как будто ждет его утрата

Того, что было так давно…

Что было отжито когда-то…

17 февраля 1894

Царица Савская

«Положи меня, как печать

на сердце твое, как перстень

на руку твою, ибо сильна,

как смерть, любовь»

Из Песни Песней Соломона, 8, 6

I

Купаясь в золоте лучей

В лазури теплой небосклона

Летят двенадцать голубей

На юг далекий от Сиона.

  Гостей пернатых с давних пор

  Ждала царица, изнывая, –

  И в злато-пурпурный шатер

  Их резвая впорхнула стая…

Навстречу им идет она,

Сойдя с блистающего трона,

Как пальма Енгади – стройна,

Свежа, как роза Ерихона…

  На лике дивном горячо

  Разлился вмиг румянец нежный,

  И свеял голубь белоснежный

  На обнаженное плечо.

Из клюва алого посланье

Поспешно, трепетной рукой

Она взяла… Невольниц рой

Умолк и замер в ожиданье…

  Лишь над венчанною главой

  Чуть шелестело опахало…

  Царица, взор потупя свой,

  Посланью царскому внимала.

И слово каждое его,

Казалось, отклик находило

В груди, где прежде место было

Для самовластья одного:

«Лобзаю легкие следы

Прекрасных ног моей царицы!

Ее глаза, как две звезды,

Горят сквозь темные ресницы…

Что говорю я?… две звезды?!

То молний яркие зарницы!

И сердце, ими сожжено,

Любви безумием полно!

О, кто сравниться может с ней,

С возлюбленной! Ее ланиты,

Как лилии, цветы полей,

Зарей вечернею облиты…

Что говорю я?! – Цвет лилей?!

Алее роз ее ланиты!

И сердце, ими прельщено,

Любви безумием полно!

Как упоительно-нежны

Ее одежд благоуханья!

Пленяет взор, как свет луны,

Красы чудесной обаянье…

Что говорю я?! – свет луны?!

То солнца южного сиянье!

И сердце, им ослеплено,

Любви безумием полно!»

II

Окончил раб… Но далеко

Царицу унесли мечтанья,

Туда, в страну обетованья,

«Где льется мед и молоко»…

Где бьет ключом сикер душистый

И брызжет сок янтарных вин,

Где теревинф возрос ветвистый

И сень платанов, и маслин…

Где блеском сказочным палаты

Затмили роскошь южных стран,

Где мирра, ладан и шафран

Струят с курильниц ароматы…

Семь ступеней… и пышный трон…

И, славой вечной осиянный,

Он – цвет долин благоуханный,

«Нарцисс Саронский» – Соломон!

О, миг, ей памятный доныне,

Под взглядом властным и живым,

Когда, подобная богине,

Она предстала перед ним, –

Перед победой иль позором,

Тая борьбы невольный страх,

С опущенным лукаво взором,

С усмешкой тонкой на устах…

  «Что ж передать прикажешь ты

  Царю Востока от царицы,

  И тихо дрогнули ресницы,

  От чудной пробудясь мечты…

Алее розы Ерихона,

Под грезой сладостного сна,

Послам крылатым Соломона

Со вздохом молвила она:

  Не от царицы – от рабыни

  Скажите вашему царю,

  Что я его боготворю

  И осчастливлена им ныне!

  Что я дивлюсь его уму,

  Могуществу, богатству, краю…

  Люблю его!.. и рвусь к нему!..

  И от любви изнемогаю…»

Покинутая

Опять одна, одна с моей тоской

По комнатам брожу я одиноким,

И черным шлейфом бархатное платье

Метет за мной холодный мрамор плит…

  О, неужели ты не возвратишься?

Мои шаги звучат средь зал пустых…

С высоких стен старинные портреты

Глядят мне вслед насмешливо и строго

И взорами преследуют меня…

  О, неужели ты не возвратишься?

У ног моих, играя на ковре,

Малютка наш спросил меня сегодня:

«Где мой отец, и скоро ли вернется?»

Но что ж ему ответить я могла?

  О, неужели ты не возвратишься?

Я видела, как сел ты на коня

И перед тем, чтоб в путь уехать дальний,

Со всеми ты простился, как бывало,

Лишь мне одной ты не сказал «прости!»

  О, неужели ты не возвратишься?

Но, помнится, как будто по окну,

Где колыхалась тихо занавеска,

Скрывавшая меня с моим страданьем,

Скользнул на миг зажегшийся твой взгляд…

  О, неужели