Благодаря наследию давней эпохи мореплавания и наличию в стране кое-каких оставшихся иностранных товаров повседневная жизнь не утратила связи с материальной культурой остального мира. Как в Европе и Северной Америке, так и в Японии молодые женщины надевали для работы дешевую одежду из хлопчатобумажной ткани с набивным рисунком, состоятельные мужчины носили на цепочке часы, а во многих домах любили пить чай с сахаром. Однако японки из хлопка шили кимоно и носили их с широкими шелковыми поясами; часы отсчитывали неравномерные промежутки времени, названные по знакам китайского зодиака (например, час лошади, час собаки), а сахар смешивали с тонко смолотой рисовой мукой и подавали к несладкому зеленому чаю в виде так называемых сладких моти – ярко раскрашенных приготовленных на пару клецок. Немецкий путешественник, натуралист и хирург Энгельберт Кемпфер, на исходе XVII века проживший два года в торговой фактории в портовом городе Нагасаки, назвал Японию «замкнутой империей»[83]. Пожалуй, он несколько сгустил краски, хотя, вне всяких сомнений, Япония была страной обособленной, недоступной для большинства иностранцев и лежавшей в стороне от мировых торговых путей – все это нашло свое отражение и в ее культурных традициях.

Надо сказать, что в годы, на которые пришлось детство Цунено, дальние страны все-таки подступали ближе. На Большом пруду, конечно, продолжали покачиваться лишь небольшие лодки местных рыбаков, но вот моря вокруг Японского архипелага уже бороздили многочисленные корабли. Укрепленные неповоротливые суда везли опиум из Калькутты к берегам Китая[84], где вставали на якорь в укромных бухтах и дожидались, пока контрабандисты на своих весельных лодках перевезут на сушу темное, липкое содержимое их трюмов. Вдоль всего американского побережья, от Аляски до Верхней Калифорнии, сновали пироги, груженные шкурами каланов, то есть морских выдр, – шкуры продавали торговцам на американских судах с высокими деревянными мачтами и сложной оснасткой. Эти суда возили меха на Гавайи и в Кантон, переправляли североамериканский женьшень в Китай, доставляли сушеные морские огурцы с островов Фиджи в Манилу, а гвинейскую древесину – в Гонолулу. Китобойные суда, оснащенные гарпунами и гигантскими котлами для ворвани, гонялись за своей добычей по всему Тихому океану, в то время как охотники на тюленей дрейфовали в узких заливах, где сгоняли своих жертв с прибрежных скал и забивали их до смерти дубинками[85]. А между тем суда почти всех видов и размеров перевозили людей с одного океанского берега на другой – подчас против их воли. Торговые суда вместе с грузом принимали на борт индийских преступников и доставляли их на вечное поселение на Пенанг, а корабли британского флота, позаимствовав инвентарь у работорговцев Атлантики – кандалы, железные ошейники и цепи, – перевозили лондонских каторжников в австралийский залив Ботани[86].

Когда все эти морские пути пролегли вблизи Японских островов, дети на побережье, которое так тщательно изучал Ино Тадатака, стали замечать новые большие корабли с треугольными парусами и странными флагами. Жители провинции Хитати, расположенной вдоль тихоокеанского побережья, в 1807 году увидели на горизонте иностранное судно[87] – кстати, первое появившееся у их берегов с 1611 года. В следующие сорок лет подобное зрелище станет для них вполне привычным.

Чаще всего в японские воды заплывали североамериканские китобои, желавшие освоить местные земли в северной части Тихого океана. В романе «Моби Дик» Герман Мелвилл, увлеченный и заинтригованный Японией, предсказал: «Если притаившаяся за семью замками страна Япония научится гостеприимству, то произойдет это только по милости китобойцев, ибо они уже, кажется, толкнули ее на этот путь»[88],[89]. Но, кроме них, на островах побывали и искатели приключений, и путешественники-исследователи, в том числе участники первой русской кругосветной экспедиции, которые, подкрепившись диким чесноком и соленой олениной с Камчатки, мечтали дать японским горам и мысам имена знаменитых российских полководцев[90],[91].

Большинство чужих судов проходили мимо, сторонясь японских гаваней. Некоторые из китобоев все-таки пытались сойти на берег[92], так как отчаянно нуждались в провианте, особенно в овощах и фруктах, спасавших матросов от цинги. При первом же знакомстве с ними японские крестьяне обычно выясняли, что иноземцы любят кисловатые сливы, терпеть не могут жареный тофу и отвратительно пахнут. Русские, лучше снаряженные и менее потрепанные штормами, хотели бы наладить с японцами дипломатические и торговые отношения. Однако местные сановники, вступив с ними в переговоры, сочли их слишком высокомерными и требовательными, к тому же русские довольно враждебно встречали любые расспросы. Обыкновенно заморским нарушителям границ разрешали пополнить запасы, но затем их отправляли восвояси с требованием не возвращаться.

Тем временем японские мореплаватели, выходя в море на своих судах, которые становились более крупными, прочными и лучше оснащенными, все чаще сталкивались в пути с иноземными кораблями[93]; бывало, что их самих сносило к чужим берегам. Попадая в шторм, они срубали мачты, дабы судно не перевернулось, и отдавались на милость волн. Иногда они дрейфовали месяцами, питаясь рыбой, морскими птицами и всем, что находилось в трюмах. Одних скитальцев выносило к Филиппинам, Алеутским островам или полуострову Олимпик, других подбирали проходящие мимо корабли, и тогда они внезапно для себя попадали в компанию чужаков, говоривших на английском, русском, испанском языках. Иногда японским морякам удавалось вернуться на родину. Обычно их доставляли домой иностранные капитаны, имевшие свои скрытые мотивы: установить, например, торговые отношения с береговой администрацией. Вернувшихся подолгу допрашивали чиновники-самураи, добывая сведения о чужих странах; выпытав все «разведданные» у мореплавателей, чиновники нередко запрещали им даже разговаривать с кем бы то ни было об увиденном и услышанном в дальних землях.