Но охотнее всего вернувшиеся оттуда говорили о богатой, прямо роскошной жизни в процветающем Эдо[103]. Истории были разные: о бесконечных рядах лавок, тянущихся на несколько километров во все стороны; о целых ордах уличных торговцев, продающих такие диковины, каких приезжие никогда прежде не видали и даже не догадывались, что захотят их купить; об огромных купеческих домах; о несметных полчищах парикмахеров, уличных уборщиков, прачек и золотарей – они сновали повсюду, настойчиво предлагая свои услуги и не забывая требовать чаевых. В столице имелись множество способов потратить деньги, еще больше находилось путей разжиться ими – и порой было нелегко разграничить между собой честный труд, развлечение и вымогательство.

Мужчины семьи Цунено неплохо знали Эдо и часто авторитетно рассуждали о столичных друзьях, храмах, городских кварталах. У них были связи и в Киото, городе императора, где находился главный храм их школы, куда они время от времени совершали паломничества. Эмон бывал там в молодости[104], Гию отправился туда в 1821 году[105], как только принял сан. Однако в Эдо у семьи имелось больше знакомств, ведь столица была ближе к провинции Этиго и намного сильнее будоражила умы местных жителей. Дядя Цунено – паршивая овца в поколении Эмона – за несколько лет до рождения девочки был взят на воспитание в семью служителя столичного храма в деловом квартале в Асакусе[106]. Родные Цунено обменивались письмами с несколькими храмами в Эдо. Гисэну, младшему брату Цунено, предстояло поехать туда учиться. Имея трех старших братьев, юноша не наследовал храм, но зато ему предстояло получить хорошее образование; кроме того, семье явно могло пойти на пользу, если бы он завязал знакомства со служителями их религии и держал родню в курсе последних событий.

Женщины семьи Цунено не ездили в Эдо, по крайней мере их путешествия туда никак не отражены в семейном архиве. Но и для них столица кое-что значила. Для женщин, чья жизнь проходила в глухой провинции, слово Эдо звучало как волшебное заклинание, отворявшее дверь в прекрасный мир. Оно для сельских жительниц было синонимом красоты и тонкого вкуса, ведь девушки даже волосы укладывали «в стиле Эдо»[107], хотя это мало чем напоминало прически столичных модниц. Слово Эдо сулило необычайно занимательные истории[108] как взрослым женщинам, так и маленьким девочкам, сидевшим зимними вечерами у очага и слушавшим, как их родительницы расспрашивают гостей о городских новогодних обычаях. Для юных девушек в этом слове таились разом и мечта о совершенстве, и понимание, насколько недостижим тот идеал, о котором твердили их наставники, получившие воспитание в столице[109]. Девушкам постоянно приходилось выслушивать замечания: и пояса оби у них повязаны низко, и манера говорить у них слишком грубая, и гостей они приветствуют неправильно, и пройти по улице не умеют красиво. Но в первую очередь слово Эдо манило обещанием свободы, ведь сколько непокорных, недовольных своей участью и отчаявшихся женщин грезило побегом, чувствуя, что им больше нечего терять.

Деревенская девушка Миё из провинции Этиго ненавидела жениха, которого выбрал ей брат, и умолила семью не выдавать ее замуж, а отослать куда-нибудь подальше в услужение[110]. Вероятно, она мечтала о своем будущем в Эдо, куда отправлялись на заработки многие ее соседи. Несчастная в браке женщина по имени Риё из провинции Сагами бросила мужа и перебралась в столицу с двухлетним ребенком[111]. Там Риё нанялась кормилицей в семью самурая и начала новую жизнь. Дочь ростовщика Таки из провинции Мусаси сбежала в Эдо вместе с мужем, который не ладил с ее родней; пара сняла жилье на окраине города[112]. Крестьянская девушка Суми из провинции Хитати удрала из дома с мужчиной, пообещавшим отвезти ее в Эдо. Когда за ней явился старший брат, она заявила, что лучше будет выполнять самую тяжелую и грязную работу или даже умрет, чем оставит город[113]. Еще одна крестьянская дочь по имени Мити, отправленная в услужение к богатому вельможе, наотрез отказалась возвращаться в родную деревню[114]. Она сказала, что дома ее ничего не ждет, вышла замуж за самурая и осталась жить в Эдо.

В невообразимо далеких от Японии странах жили тоже такие женщины, которые рассматривали яркие картинки, слушали разные истории, завидовали своим братьям и вынашивали планы побега. В последние годы XVII столетия, после вспышки чумы, женщины из итальянских деревень устремились в Венецию; в том же веке английские молочницы охотно бросали родные места ради лондонских туманов; в эпоху Просвещения сельские девушки заполонили Париж. Таким образом, можно сказать, что к началу XIX столетия в Европе среди женщин определенного социального статуса уже сформировался данный стереотип поведения[115]. Некая английская горничная свидетельствовала в 1616 году, что «ушла от отца против его воли и отправилась жить в Лондон»[116]. Одна молодая финка бросила в 1644 году ненавистного мужа и нанялась прислуживать в господский дом в Стокгольме; когда за ней явился супруг, она сбежала из города вместе со своим новым хозяином[117]. Марианна Лафарж покинула родную деревню в 1780-е годы и отправилась в город Экс, поскольку считала, что родители любят ее меньше, чем братьев и сестер[118]. Русская современница Цунено по имени Аннушка оставила неверного деревенского ухажера и устроилась горничной в дом француженки в Санкт-Петербурге[119].