— Удивительно, как тут не ощущается истории! — сказала вдруг девушка.

— Какой истории? — уточнил Самсон.

— Той, которая сейчас меняет мир! Не ощущается войны! А ведь наша армия сейчас готовится к решающему бою! Против всех врагов! Понимаете? — Она посмотрела пытливо на парня.

Самсон кивнул.

— Я про врагов понимаю, — сказал он. — Но вот красноармейцы, которые у меня на постое, по селу тоскуют, по земле! Нельзя так много людей от земли отрывать…

— Да, у крестьян сейчас мысли только о будущих посевах, — согласилась Надежда. — Но именно это и должно заставить их победить неприятеля! Чтобы быстрее домой вернуться! Рабочие ведь тоже хотят вернуться на заводы и в семьи! Это нетерпение победы должно нам помочь!

Самсон вздохнул. Они подходили к краю обзорной площадки. Ощущалось приближение сумерек, и гулявшие в парке поворачивали уже назад к лестничному спуску возле бывшего купеческого собрания. Когда они с Надеждой остановились на краю площадки, рядом уже никого не было.

— Вы свой дом отсюда видите? — поинтересовался Самсон.

— Нет, — мотнула головой Надежда. — А видите, как красиво дым из труб идет?

— Вижу! — ответил Самсон.

— Мне так нравится, когда зимой воздух пахнет печным дымом! — мечтательно произнесла Надежда. — Но для этого надо на дачи ехать, там этот воздух такой чистый! А еще недавно дым из труб столбиком поднимался, и будто небо эти столбики подпирали! А теперь его сразу ветром сносит!

— Ну так раньше уголь жгли, а угольный дым — он плотнее, устойчивее, — пояснил Самсон. — Теперь вот дровами топят, а кое-где даже книгами! А дровяной дым — он легкий, бесформенный. Его малейшее дуновение ветра сносит!

— Ой! Фонари зажглись! — обрадовалась Надежда и показала рукой вниз, на вспыхнувшие уличные огоньки Подола. — Интересно, как теперь электричество для фонарей получают?

— Тоже из дров, — усмехнулся Самсон. — Только дров не очень-то хватает! Товарищ с электростанции жаловался, что запасы кончаются! Ну вот как закончатся дровяные запасы, то и потухнут фонари!

— Ну вы и скажете! — махнула рукой Надежда. — Столько лесов вокруг Киева!

— Да, лесов много, а лесорубов нет, их в армию мобилизовали!

— Ничего, надо будет — объявят субботник, выдадут каждому по топору и на девятнадцатом трамвае в лес повезут! — уверенно сказала девушка.

— И вам выдадут?

— И мне выдадут? Чем я хуже! — Она обернулась к Самсону и одарила его самоуверенной улыбкой. — Ой, я ж забыла! — наклонилась она к своей сумочке, висевшей на согнутом локте. Открыла ее, вытащила с хрустом что-то, завернутое в газету. Развернула, и в руках у нее оказалось что-то странное, похожее на какую-то выпечку, скорее всего напоминающее хлеб в виде молотка. — Вы, Самсон, больше сладкое любите или соленое? — спросила она.

— Сладкое, — признался парень.

Надежда отломила «ударную» часть булки-молотка, а себе оставила «ручку».

— Нам «Красная пекарня» для субботника в подарок спекла! Тоже в свой субботник! В молоточной части — повидло сливовое, а в ручечной — тушеная капуста! — засмеялась она.

Надежда смачно откусила свой кусок булки, и глаза ее засветились радостью. Самсон осторожно свою часть булки тоже откусил, но за один укус до повидла не добрался.

Вернувшись без приключений с Подола на Жилянскую, Самсон увидел перед парадным дома устланную сеном подводу. Извозчик как раз разворачивал брезент и раскладывал его поверх соломы. Двойные двери парадного медленно раскрылись, и из них спиной выдвинулся красноармеец, что-то несущий. Через мгновение Самсона взяла оторопь, потому что увидел он, что его постояльцы, Антон и Федор, вынесли на улицу отцовский письменный стол и опустили его рядом с подводой. Следом за ними вышел из парадного еще один военный, постарше, в кожаной куртке вместо шинели.

— Извините, — подскочил к ним Самсон, — что это вы себе позволяете? Это мой стол!

— Мы ж говорили, он мешает, — виноватым голосом попробовал объяснить Федор.

— Гражданин, ваш стол реквизирован! — обернулся к Самсону мужчина в куртке. — Дворник должен был вас предупредить. У нас не на чем дела вести! Грузите!

Красноармейцы поднатужились и перевернули стол на подводу, опустив его на брезент столешницей. Самсон отчетливо услышал, как зазвенело-затарахтело, как монеты в кубышке, всё, что лежало в выдвижных ящиках.

— Да там же мои вещи! Документы! — закричал он, чувствуя в этот момент такую же свою беспомощность, как тогда на дороге, когда убили отца.

— Ящики опечатаны, ничего не пропадет! — нервно сказал, обернувшись, человек в кожаной куртке.

— Да как же ничего не пропадет! Куда вы его забираете?

— В учреждение милиции, на Тарасовскую!

— В полицию? — удивился Самсон и вспомнил, как его самого с университетским товарищем доставляли туда два года назад жандармы за участие в манифестации возле памятника Александру Второму на Царской площади. Их попытались обвинить в краже с ограды памятника серебряных венков, однако венки нашлись быстро — оказалось, что их украли рабочие арсенальных мастерских. Так что даже переночевать им в отделении полиции не пришлось, но саму жандармскую обстановку он хорошо запомнил: пухлые кожаные диваны невероятной тяжести и массивности, такие же рабочие столы, заваленные папками, лампы с мраморными ножками на столах.

— Так ведь там полно мебели! — Самсон вскинул на человека в куртке набравшийся внезапной решительности взгляд.

— Разграбили, а то, что не смогли через двери вынести, то топорами порубали! — ответил тот, потом, повернувшись к извозчику, крикнул: — Чего стоишь! Пошел!

Хлестанул извозчик лошадь и левый поводок натянул. Стала подвода разворачиваться, скрипя колесами и выбрасывая из-под них под ноги стоящим осколки мусорного сугроба.

Антон и Федор, потоптавшись на месте, вернулись в парадное. Самсон, проводив их взглядом, обернулся вослед подводе, увидел, как запрыгнул на нее человек в куртке. Может, с минуту чувствовал он себя опять насильно лишенным важной части своего тела, но потом толкнула его некая сила в спину и зашагал он поспешным шагом за подводой, зашагал, не глядя под ноги. А когда подводу быстрее лошадь потянула, то почти перешел Самсон на бег, чтобы не отстать и не потерять зрительный контакт с отцовским письменным столом. И показалось ему в этот момент, что бежит он за гробом своего отца, который подвода на Щекавицкое кладбище везет.

Вскоре подвода возле знакомого кирпичного здания остановилась. Человек в куртке зашел внутрь, а вышел уже не один, а с тремя солдатами. Сняли они стол и, как лежал он вверх ножками, так и занесли они его в помещение. Извозчик спрыгнул с козел, заглянул в открытые двери, крикнул что-то об оплате за транспорт. Вышел на его крик тот же человек в куртке, дал извозчику в руку бумажку размером с «керенку», но не деньги. Тот покрутил ее перед глазами, посмотрел вопросительно на представителя милицейского учреждения, глазами матом выругался и махнул рукой.