От физической боли защиты не было, но я закрыла глаза, и сознание мое отступило в укрытие. Это было место, где я могла оседлать бурю и переждать, пока Матушка не выплеснет всю злобу. Я поняла, что она закончила, когда рулон бумажных полотенец плюхнулся на пол рядом со мной, а Матушка удалилась вверх по лестнице.

Казалось, прошла вечность, прежде чем я смогла пошевелиться. Открыв глаза, я позволила сознанию выбраться в реальность и принять на себя боль. Боль – хитрая штука. Временами она бывала вызывающе ясной, как от ссадин или ушибов. В другой раз она лежала в засаде, накрывая тебя ровно когда ты уже решил, что все хорошо. Я стала экспертом по части того, что способно выдержать тело. Раньше я часами рыдала после наказаний, проклиная себя за то, что довела ее. Слезы текли из меня, пока не заканчивались, а затем полностью приходило истощение и забирало меня. Такого больше не случалось. Я просто принимала свою судьбу и двигалась дальше.

Сегодня боль была примерно шесть из десяти. Шесть – это терпимо. Бывало и хуже. Когда я была маленькой, все наказания Матушки ощущались на десятку, но с годами я разработала своего рода шкалу суровости. Теперь, если одно из ее наказаний достигало десяти, это была пытка, как в тот раз, когда она сломала мне ногу. Десятка сотрясала меня до глубины души и полностью подавляла волю, вот почему мне никогда не нравилось об этом думать.

Спустя несколько минут я наконец сумела принять сидячее положение. Не думаю, что я двигалась слишком быстро, но голова слегка закружилась, угрожая бунтом. Дюйм за дюймом я отползала назад, скрючившись от спазма в спине. Опираться приходилось на правую руку, потому что левая превратилась в сплошной синяк и к ней было больно прикасаться. Путешествие по полу было долгим и утомительным. К моменту, когда я добралась до кровати, я уже сомневалась, не разумнее ли было бы доползти до ванной, поскольку желудок тошнотворно крутило. Я сглотнула комок в горле, надеясь, что завтрак останется на месте. Если б меня вырвало, было бы не только больно, но и обидно.

В итоге мне удалось подтянуть себя на постель. В течение нескольких минут я пыталась отдышаться и удержать содержимое желудка внутри. Чтобы комната не вращалась, пришлось закрыть глаза. Я знала, что скоро придется встать и убраться. Неизвестно, на сколько матушка оставит меня в одиночестве. Это может быть весь день и вся ночь, или она вернется в любой момент. Я была уверена в одном. Что бы ни вывело Матушку из себя ранее, оно не имело никакого отношения ко мне. Что-то взбесило ее на работе, и я стала мишенью ее досады.

Я очнулась, осознав, что ненадолго задремала, судя по затекшим суставам, явно оставаясь в одном положении слишком долго. Я осторожно приподнялась на подушках, благодарная, что комната перестала кружиться. Голова все еще пульсировала, но расставание с печеньем больше на повестке дня не стояло. Теперь, когда я могла оценить свои повреждения, я насчитала пульсирующую от боли голову, ломоту в спине, болезненное на ощупь ухо и синяк в форме подошвы на левой руке, что объясняло боль, которую я ощущала, пытаясь ползти на четвереньках к кровати.

Могло быть хуже, гораздо хуже. Синяк на предплечье расстроил меня больше всего, поскольку из-за него будет трудно продолжать мои ночные упражнения со стопками книг. Промелькнула мысль, что она как-то узнала о моей затее. Возможно, моя больная рука была не просто потерей на поле боя. Я наверняка ошибалась. Это было совпадение, болезненное совпадение, но не более того. Как только тело немного восстановится, я возобновлю свои тренировки, задействовав только правую руку, пока левая не сможет снова выполнять свою часть. На данный момент я пересилила боль, только чтобы убрать беспорядок после завтрака.

В тот вечер Матушка не принесла мне ужин. Завтрака на следующее утро тоже не было. Живот протестующе урчал, поэтому я пила воду, дабы унять его. Под конец я уже рылась в мусорном ведре в поисках жалких остатков нашего завтрака накануне. Минуты ползли как улитки, и я гадала, решит ли она меня простить к ужину. Я пыталась убить время за чтением, но в каждой книге, казалось, выбирала упоминания о еде, отчего голод терзал меня еще сильнее. Вместо этого я решила прибраться в комнате. На самом деле это сводилось к перестановке вещей с места на место, поскольку помещение и так уже выглядело безупречным. Бесплодное занятие, но оно помогло мне отвлечься от урчания в животе.

К тому времени, когда раздался звук кухонного лифта, я почти потеряла надежду на возвращение Матушки. Я решила, что моим последним наказанием будет голодная смерть. Я не поверила своим ушам, когда услышала щелчок замка, а затем на нижней ступеньке появилась Матушка с улыбкой и мешком книг. Это была ее манера извиняться. Я улыбнулась в ответ, с нетерпением ожидая, когда она откроет подъемник. Мне так хотелось есть, что я была готова глодать собственную руку.

Матушка даже помогла мне накрыть на стол, беспечно болтая все это время. Она была весела. Демон, завладевшей ею накануне, ушел. Я повелась на это, как собака, благодарная за ее возвращение.

– Думаю, тебе понравятся новые книжки, которые я для тебя выбрала, – сказала Матушка, предлагая мне очередной рогалик.

Я помедлила. Она предлагала мне добавку. Видимо, действительно очень сожалеет.

– Спасибо.

– Я назвала продавцу несколько книг, которые ты уже прочитала, и она посоветовала новую фэнтези-серию. Она поверить не могла, когда я сказала, что ты успеваешь прочесть почти две книги в день, – сияя рассказывала мне Матушка.

У меня по лицу расползлась улыбка. Приятно было порадовать ее. Я лишь надеялась, что не оступлюсь и не разрушу это состояние.

– Жду не дождусь, когда смогу прочитать их, – искренне ответила я. – Большущее тебе спасибо за то, что купила мне еще книжек. Мне так повезло.

Она протянула руку и погладила меня по плечу.

– Ты ж моя малышка. Я что угодно для тебя сделаю, – сказала она, сжимая мою ладонь. – Что угодно, – повторила она. – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Матушка.

Это казалось предательством. Порой я думала о своей настоящей матери, гадая, как она позволила кому-то еще растить меня, несмотря на мою болезнь. Материнская любовь предполагает большую привязанность.

При моих словах глаза у Матушки затуманились.

– Ты же мое золотко. А теперь у меня есть еще сюрприз, – сказала она, возвращаясь к подъемнику и вынимая еще одно блюдо. – Десерт.

Я поверить не могла своему счастью. Десерт обычно предназначался для особых случаев. Я мимоходом прикинула, не день рождения ли у меня сегодня. Нет. Слишком скоро. И не у Матушки тоже.

– Шоколадная крошка, – ахнула я, подняв крышку и обнаружив полную тарелку печенья.

Я помнила печенье с шоколадной крошкой еще до того, как Матушка спасла меня. Запах заполнял весь наш дом каждую неделю, когда моя другая мама пекла их для Джейкоба, Мии и меня. С тех пор я его не пробовала. Интересно, этот еженедельный ритуал до сих пор существует в моем старом доме? Помогают ли Джейкоб с Мией маме печь их?